Юлия Вознесенская - Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной

— Только сейчас «пришло в голову»? Бросьте, тетушка! Вы уже давно сватаете нас с Мишей.

— Ну и что, ну и сватаю, такое уж хобби наше старушечье. Право, езжайте! А когда вы понадобитесь следствию, я вам сразу же позвоню. Уж признайтесь нам, женщинам, что вы, отдав столько сил и чуть не отдав жизнь из-за любви к недостойному человеку, проглядели тех, кто действительно любит вас и стоит вашего внимания.

— Вы про Мишу, что ли?

— Да. Про него и про его ребятишек, сохнущих без женской любви и ласки.

— Дети — это слишком большая ответственность! Их так легко приручить, а потом придется отвечать за них всю оставшуюся жизнь. А Миша… Да нет, куда уж мне, Елизавета Николаевна, новой любви искать, мне еще за эту епитимью долго нести.

— А что, на вас уже епитимью успели наложить?

— Наложат, как пить дать, наложат. Но теперь уже хотя бы не за шестую заповедь!

— Да, только за седьмую и десятую.

— Спасибо вам, Елизавета Николаевна: и лекарство от любви вы мне и вправду доставили, и главную тяжесть с души сняли — выходит, в смерти Натальи я совсем не виновата. — Анна явно приходила в себя, ее перестало знобить, и она сняла с себя пончо и ласково накинула его на Ташеньку. — Так они, значит, оба хотели убить меня? А вы знаете, так ведь выходит гораздо лучше для меня!

— Конечно, дорогая. В смерти Натальи вы ничуть не виноваты: причиной ее гибели послужил вовсе не любовный треугольник, а прямоугольники ваших картин.

— Которым, как и мне, уже скоро пора, наверное, будет возвращаться домой, на родину.

— Что ж, подумайте и об этом. Только, если уж решитесь, так не тяните с возвращением, как ваша почти однофамилица Анна Ярославна Рюрикова. Эмиграция, знаете ли, затягивает…

— А что с Анной Ярославной? Она разве не вернулась в Россию? — спросила Ада почему-то озабоченным голосом.

— Она все тянула и тянула, тянула и тянула, — грустно сказала Ташенька. — А когда, наконец, двинулась на родину — уже не смогла до нее добраться и умерла по дороге! Так обидно…

— Ну, я-то уж постараюсь не опоздать, — сказала Анна. — Я должна вернуть домой картины.

— Кофе подано! — объявила Мириам, появляясь на пороге с подносом, на котором стояли чашки, чайник и «турка».

— Кофе — подан, — машинально поправила ее Ташенька. — А вот у некоторых ностальгия еще круче — у тех, у кого две родины.

— Это как понять? — спросила Ада.

— Ну, вот как у Миры: одна родина историческая, а другая — лирическая.

— Обо мне не беспокойся, Ташенька: мы, евреи, кочевой народ и ностальгии мало подвержены. Анна, тебе наверняка чашечка кофе не повредит. У меня с собой был пакетик чудного арабского кофе, я его заварила.

— От израильской свекрови? — улыбнулась Апраксина.

— От свекрови, графиня, от свекрови!

— Кофе — это замечательно! — сказала Ташенька. — А то я приду домой и сразу усну от волнения…

— И не успеешь все доложить своему Фомушке! — усмехнулась Ада. — Мне тоже кофе, Мирочка.

— Н-е-ет, сегодня я ему вообще не скажу ни словечка! Я буду ему рассказывать по частям, как в телесериале, а он мне за это переделает всю мужскую работу, — мстительно сказала Ташенька. — Он у меня все гвозди в доме забьет!

— Криво и не в те стены, — уточнила Мириам. — Вам кофе или чай, Елизавета Николаевна?

— До полудня кофе — допинг, а после полудня… — начала было графиня, но осеклась и махнула рукой: — А ну ее, эту бессонницу! Давайте мне тоже кофе. Надо подкрепиться!

Exil — изгнание.

«Искусство подо льдом».

«Кликуха» — кличка ( уголовный жаргон ).

Sozialamt — учреждение, ведающее социальными пособиями ( нем. ).