Андрис Колбергс - Тень

Но едва хвост похоронной процессии скрылся среда сосен, часовня вновь наполнилась народом.

Она встала на пороге и скользнула взглядом по гробам, где лежали покойники, которых предадут земле если не сегодня, то завтра. В одном из гробов должен быть он. Прикусив губу, она уставилась на домовины; кладбищенский распорядитель выяснял у родственников вехи биографии и семейное положение покойника, но она ничего не слышала.

За спиной, на дворе, снова выстраивались музыканты с духовыми инструментами. Другие. Звуки первого оркестрика доносились уже издалека, из-за холмов. Один из музыкантов дунул в мундштук, и ей почудились первые такты популярного когда-то на танцульках монтановского шлягера "О Париж...". Она пошатнулась, вышла из часовни и присела на скамью. Кружилась голова, в ушах вперемешку звучали старые мотивы: "Истамбул Константинополь... Истамбул - Константинополь", и "Джамбулай", и "Мамбо итальяно", и все перекрывал Бруно Оя, поющий в клубе трамвайщиков, что за церковью святого Павла, "Шестнадцать тонн"...

Ты был красивым парнем, Камбернаус. У тебя был патефон, подключавшийся к радиоприемнику. Чтобы пластинки служили дольше, мы сами делали бамбуковые иглы для адаптера.

Для какой цели строились эти здания? Кого это после войны интересовало! Клуб раньше был гаражом. А спортзал?.. И тот и другой отличались высоченными потолками, побеленные металлические стойки подпирали крышу. Был ли в танцзале паркет? Кажется, да. А в буфете отчаянно скрипели половицы. В спортзале с пола сошла вся краска, доски были выскоблены добела, как в старое время в деревенских избах. Попахивало потом, которым насквозь пропитались майки гладиаторов. И целый день стоял неумолчный гул - то баскетболисты бомбили "корзину", то боксеры дубасили забинтованными кулаками набитые опилками "груши", то перекидывались мячом волейболисты. А внизу, в зальчике, впритык к чулану с инвентарем, сражались в новус, и щелкали, ударяясь в борта, разноцветные шашки. Какой там зальчик - просто комната в подвальном этаже, чуть больше обычной, с цементным полом. Но для двух столов места хватало. Когда происходили межцеховые баталии, сюда набивалось с полсотни болельщиков...

Здесь, на погосте, чертов Райво Камбернаус, черви источат твое смазливое лицо, и безупречный торс Аполлона, и большие невинные голубые глаза.

Зайга заплакала навзрыд, люди бросали на нее сочувственные взгляды.

Лишь одетые в траур женщины, шедшие за гробом, смотрели пугливо и недоуменно.

Наискось от главного корпуса завода ВЭФ, ближе к Воздушному мосту, стояла старая кованая ограда. Она и сейчас стоит. За ней был "коридор" узкий проход между приземистыми кирпичными постройками. Он обрывался у дощатых ворот, ограждавших игровые площадки и березовую рощицу, где среди ярко-зеленой густой травы росли старые раскидистые деревья. Под вечер ворота обычно запирались, чтобы любители балов не болтались в роще, но парочки, выбегавшие из танцзала хлебнуть воздуха, проникали туда в обход, через щели школьного забора.

Долгие годы, пока нынешний Дворец культуры ВЭФа еще строился, вечера отдыха устраивались в помещении, которое притулилось в конце "коридора", возле самых ворот. Зал был вместительный, состав публики почти не менялся, и бессменный Габис, кривой старик, исполнял три должности сразу: кассира, контролера и танцмейстера - ставил пластинки. Это был самый дешевый клуб в Риге. Здесь обходились проигрывателем. Аппаратура размещалась в углу зала, в будке, похожей на командный мостик речного буксира. Время от времени оттуда выглядывала голова Габиса, и все ждали, что он сейчас объявит в микрофон: "Аплаус"*, "Дамы приглашают кавалеров" или "Аплаус до конца".

_______________

* А п л а у с - здесь: право хлопком в ладоши разъединить

танцующую пару и самому танцевать с "дамой".

Пожалуй, состав публики определялся вовсе не дешевизной, а местоположением клуба - не центр и не окраина, хотя именно дешевые билеты привлекали сюда девчат из техникума. Стипендии никогда не бывают слишком жирными, но в те годы у техникумовских девчонок "степухи" были совсем тощими. Девушки выходили из положения, меняясь друг с дружкой платьями, юбками, кофточками, и таким способом зачастую ухитрялись выглядеть неплохо одетыми. Мужскую моду в то время диктовали отнюдь не журналы мод, а нечто витавшее в воздухе. Когда студентка-первокурсница Зайга, приехавшая в Ригу на учебу, стала заглядывать с подружками в вэфовский клуб, где, виляя бедрами, "стиляли" румбу, парень считался шиково одетым, если на нем был хлопчатобумажный тренировочный костюм, поверх него пиджак в узкую полосу, на ногах туфли на толстенной каучуковой подошве с зубчатым рантом и огромными пряжками, а на лацкане поблескивал значок спортсмена-разрядника, предпочтительнее боксера.

У билетной кассы, совсем не рассчитанной на столпотворение, как правило, стояла горланящая толпа и то и дело затевались потасовки между теми, кто не успел выяснить отношения на предыдущем вечере. Те, которым некогда, заполняли собой весь проход, то дерзко напирая плотной массой, то разбиваясь на группки, но у них никогда не возникало стычек с теми парнями, которые в это же время стекались на тренировку в спортзал, его двери были напротив. Правда, однажды бравому спортсмену, который протискивался сюда, оттесняя очередь чемоданчиком, двинули-таки по уху, но обидчикам вскоре пришлось за это поплатиться.

Часам к одиннадцати из-за отсутствия вентиляции в танцзале нечем было дышать, и тогда кривой Габис открывал двери черного хода, который вел прямо на улицу. Подбавлял кислороду. Тут уж кто угодно мог войти в зал и даже станцевать, если был без пальто или находил живую "вешалку". Безбилетников не выгоняли, так как до конца оставалось всего ничего. В тот памятный вечер, едва Габис толкнул дверь, в зал ввалилось с полдюжины боксеров и штангистов, косая сажень в плечах, да еще человек двадцать представителей других не менее мужественных видов спорта. Исход возможной схватки сомнений не вызывал, и потому местные заводилы (а в каждом клубе свои главари) выдали виновных без сопротивления. Триумфаторы, увы, не пришли к согласию, какую меру наказания избрать, и два-три наглеца, покусившихся накануне на честь спорта, отделались легким испугом и разве что парочкой оплеух. Но с тех пор задевать спортсменов было запрещено, вошло в силу нечто вроде вето или табу, и хотя в адрес спешивших на тренировку молодцов по-прежнему раздавались обидные реплики, но уж дорогу им уступали беспрекословно, а словесные уколы они сносили со стоическим спокойствием, считая их проявлением зависти и, может быть, даже невольного восхищения.

Как-то раз техникумовские девчата, серенькие и незаметные, заняли очередь в кассу - она растянулась на весь проход - и, томясь в ожидании, прислушивались, как распинается перед двумя разодетыми девицами парень в ярком клетчатом пиджаке. Подружки обиженно дулись, не понимая, с чего это мальчики липнут к размалеванным особам, красотой отнюдь не блещущим. Парень, жестикулируя, изображал, видимо, какое-то недавнее происшествие: "один пижон" приставал к его "даме", так что пришлось "съездить по вывеске". Изъясняясь, оратор сдувал с сигареты пепел, смачно сплевывал сквозь зубы, и его набриолиненный "кок" дергался вверх-вниз. Когда окурок стал жечь ему пальцы, пожелтевшие от табака, он небрежно выстрелил им через плечо, нимало не беспокоясь, что может попасть в кого-нибудь из очереди. Парень принадлежал к местному клану и был уверен в своей неприкосновенности, на остальных ему было в высшей степени наплевать, они для него просто не существовали.