Эдуард Кондратов - Покушение на зеркало

Я вас толком не разглядела тогда... Ну, как они вас?.. Били?

- Погодите! - я предупреждающе поднял ладонь. - Не все сразу. Со мной-то все в порядке, как видите. А что с ней, с той женщиной?

С какой женщиной, пояснять, разумеется, не требовалось. Круглое, совсем еще молодое лицо мороженщицы приобрело выражение преувеличенного испуга.

Взволнованно тараща светло-голубые, словно подвыцветшие на солнцепеке глазки, она не без удовольствия, даже с каким-то азартом принялась рассказывать о том, как приехала "скорая" и сразу же - гаишный "жигуль", как милицейский лейтенант расспрашивал ее об иномарке, ее номерах, которые она, мороженщица, с перепугу не сообразила запомнить. Сбитая тетка вроде бы стонала, ее сразу увезли. А лейтенант записал себе в блокнот все не только про машину, но и приметы мужиков, которые из нее выскочили. Хотя запомнила она их тоже плохо - крутые, коротко стриженые, таких на улицах пруд пруди, каждый третий из молодых.

Мне было не по себе хотя бы уже и потому, что она не прерывала свое повествование и тогда, когда к ней подходили покупатели. Поймав-таки мой грозный взгляд, она поперхнулась на полуслове.

- И обо мне, конечно, рассказала? - спросил я, дождавшись, когда отойдет нарочито не спешившая рассчитываться за пломбир любопытная девица.

- А как ты, дядечка, думал?! - мороженщица рассмеялась, и мне стало совсем уж очевидно, что ее переживаниям грош цена, она наслаждалась нежданным приключением. - Я, правда, сказала, что старичок бородатый под машину сунулся.

А лейтенант заглянул в проходную, поговорил там, потом в здание зашел. Был там минут так двадцать, потом сразу уехал.

- А зачем ему на телестудию понадобилось заходить?

- Так я же сказала ему, что вы, видать, там работаете! - искренне удивилась моему вопросу мороженщица. - А что, нет? Вы ж из проходной вышли.

- Не все ли равно... - пробормотал я, лихорадочно обдумывая неожиданный поворот ситуации. Наверняка милиция уже знает, кто таков этот рассеянный старичок, которого увезли на иномарке. Надо опередить их, явиться самому. А то ведь объявят розыск, хай подымется... А Джига предупреждал. И все-таки сначала я должен узнать, что с пострадавшей. Я должен оставить на столбе уведомление - никуда от этого не денешься, рисковать нельзя.

В издательство не поеду, это решено. В больницу. Только вот в какую?

- Так как они вас отпустили-то? Вот уж не думала...

Мне уже было не до нее. Сокрушенно махнув рукой, я не ответил и быстро пошел назад - телефонную будку я заметил на подходе к телестудии, рядом с магазином "Продукты".

По 03 я дозвонился не сразу - занято, занято... Похоже, полгорода вызывало в эти минуты "скорую". Неужели сказалась жара? Наконец бесстрастный женский голос ответил: ""Скорая помощь". Говорите...".

- Машина сбила на Советской Армии женщину... Мне сообщили... Куда ее могли доставить? Это было часа два назад... - заговорил я, ничуть не симулируя волнение. Но договорить не успел.

- Сегодня дежурит приемный покой Пироговки, - перебил меня без тени раздражения и сочувствия голос. И тотчас в трубке послышались гудки.

Пироговка? Слава Богу, совсем недалеко. Я подошел к обочине тротуара и поднял руку. Тотчас взвизгнули тормоза. "В Пироговку!" - бросил я потному толстячку, усаживаясь с ним рядом. Через четверть часа я уже входил в большое грязноватое помещение, вдоль стен которого стояли соединенные, как в кинотеатре, по четыре ряды старых стульев. Только у входа в темный колодец коридора сидели люди - полная женщина с девочкой дошкольницей на руках - у девочки была замотана цветной тряпкой нога ниже коленки, и постанывающий, зело нетрезвый парень с расквашенной физиономией, которую он прикрывал ладонями. Почти до локтя руки его были красно-коричневыми от подтеков запекшейся крови.

Они безразлично взглянули на меня, когда я направился к окошечку дежурной.

17

Глава 2. Марьяна Автоматизмом своего поведения и поступков, которые только кажутся нам осмысленными, мы мало чем отличаемся от животных. Братья наши меньшие от рождения до последнего часа живут по программе, заложенной генетической памятью, воспринятой от родителей или стаи и закрепленной условными рефлексами. В применении к людям это зовется житейским опытом. Натолкнувшись однажды на обнаженную электропроводку, крыса отныне станет обходить провода.

Добравшись, став на ящик, до подвешенной мандаринки, обезьяна в следующий раз подвинет его снова. Отяжелевшая от молока корова идет с пастбища не куда-либо, а к своему стойлу, где ее подоят. Это не инстинкт, это программа выживания, оптимального приспособления. И состоит она из тысяч и тысяч усвоенных и взаимосвязанных микропрограмм.

Мы, люди, живем почти так же, разум - великое наше достижение и отличие - в повседневной обыденности включается редко. Нам не надо думать о том, что прежде чем войти в помещение, следует открыть дверь. Мы не размышляем, уступая путь мчащемуся на нас автомобилю, не пытаемся осознать правильность своих поступков, когда выполняем целый ряд движений, связанный, к примеру, с утренним туалетом. Интонации нашего обращения к начальству совсем иные, нежели тональность замечания озорнику... Миллионы миллисекундных "увязок", происходящих в нейронах мозга, автоматически руководят повседневностью человека, а вовсе не его сознание, не разум. Осознание сделанного, тем более - совершаемого приходит редко. И не всегда.

Сунувшись в окошко дежурной приемного покоя и объяснив ей, кого ищу в больнице, я действовал автоматически, выполняя очередной элемент заложенной в меня команды-программы Джиги: найти сбитую "ауди" женщину и узнать, жива ли она. Мой разговор с мороженщицей, названивание по "03" все это были тоже звенья цепочки, перебирая которые, я, подобно роботу, пробирался к заданному мне пункту назначения. И когда дежурная сестра, полистав амбарную книгу, сообщила мне, "соседу пострадавшей", номер палаты, куда поместили "находящуюся в бессознательном состоянии женщину без документов, сбитую автомашиной на ул.

Сов. Арм., около 13 часов", я без каких-либо раздумий двинулся к открытой двери, через которую внутрь здания только что внесли на носилках старикашку с иссиня-красной физиономией бомжа. Я уже сделал несколько шагов по полутемному, черт знает чем воняющему коридору, когда меня вдруг укололо осознание шпионской цели своего посещения больницы. По моей вине с человеком, пусть и незнакомым, произошло несчастье, и еще неизвестно, какими страданиями заплатит эта женщина за мою беспечность. Может, увечьем, а то, не дай Бог, и жизнью.

Почему же меня, писателя, считающего себя, безусловно, личностью нравственной, мучат тревоги не о чьей-то искалеченной по моей милости судьбе, а лишь о собственной шкуре, угроза которой еще лишь гипотетическая? Неужели благородные чувства - сострадания, угрызения совести, искупления - все это перелилось из меня через шарик авторучки на бумагу, в придуманных героев, оставив донышко души сухим? Какой там писатель, какой там интеллигент!.. Трусливый филер загадочного уголовника кавказской национальности пробирается в больничную палату, чтобы сунуть туда на секунду нос и тотчас удрать, торопясь сообщить о масти пропавшей болонки. А потом, облегченно переведя дух, отправиться расслабляться за пивком с приятелями и больше уже не вспоминать о той, неизвестной, на свою беду оказавшейся поблизости от инженера человеческих душ...