Владимир Константинов - Зверь

- Ну, завыступал! - рассмеялся Рокотов.

- И смех мне твой непонятен. Что с тобой случилось, Володя? Ведь я тебя помню скромным, добрым и отзывчивым человеком. Откуда и главное когда в тебе появилась эта забывчивость, это безразличие к судьбам соратников по совместной борьбе? Неужто начальственное кресло до такой степени тебя испортило?

- Похоже, Сережа, у тебя сегодня хорошее настроение?

- Настроение - нарочно не придумаешь. Я вдруг понял, что не нужно создавать себе дополнительные трудности, а принимать жизнь такою, как она есть.

- Бог мой, какой глубоконаучный вывод! - с сарказмом проговорил Рокотов. - Как тебя угораздило до него додуматься?

- Зря, Вова, иронизируешь. Именно к самым простым, казалось, лежащим под ногами, вещам люди приходят в последнюю очередь.

- Ну-ну. Как там Миша Краснов?

- А что Краснов? С ним-то как раз все в порядке. Он, в отличие от некоторых, всегда помнит и любит своих друзей. Работает юрисконсультом в Управлении авиации, спокоен, счастлив, набирает новые килограммы. А что это ты о нем вспомнил?

- Мне кажется, его тебе явно не хватает. Потому и переключаешься на других.

- А мне не кажется, я в этом уверен - у тебя слишком много свободного времени. Потому и пудришь мне мозги всякой глупостью. Демагог!

- Это я-то?! - очень удивился мой друг.

- Нет, Володя Путин. Что за глупый вопрос? Знаешь чем ты отличаешься от своего великодержавного тезки?

- И чем же, интересно?

- Тем, что он вешает лапшу на уши всему населению, а ты - конкретно мне.

- Ладно, Сережа, ко мне пришли. Завершим нашу дискусию на "очной ставке". Бывай!

- Будь здоров, Вова!

Вновь принялся за изучение дела. Дошел до актов судебно-медицинских экспертиз, внимательно их прочел и у меня возникло множество вопросов. Позвонил Ачимову.

- Николай Сергеевич, ты читал акты экспертиз?

- И очень внимательно.

- Что скажешь?

- Я хотел бы вначале услышать твое мнение, Сергей Иванович.

- У меня появились большие сомнения, что девочка была изнасилована.

- У меня тоже.

- Ты с экспертом говорил?

- Да, звонил. Он сказал, что и у Сунжикова характер телесных повреждений не подтверждает изнасилование.

- Срочно допроси его по обоим актам.

- Хорошо, сделаю.

- Как обстоят дела с поиском свидетелей?

- Только-что допросил супружескую пару. Они не только видели Сунжикова и Субботину, но и познакомились и разговаривали с режиссером.

- И что же она им сказала?

- Зовут её Елена Николаевна. Работает на киностудии Горького. Снимает фильмы для детей и юношества.

- Каким же образом оказалась в нашем городе?

- Об этом они не говорили.

- Подвези протоколы их допросов.

- Хорошо. А ты, никак, сам решил заняться расследованием этого дела?

- Решил. Есть ещё вопросы, гражданин начальник?

- Нет, вопросов больше не имею. Рад поработать с тобой в одной команде.

- В таком случае, будь здоров, дружище!

После разговора с Ачимовым я ещё более укрепился во мнении, что кто-то затеял с нами опасную и непонятную пока игру. Ага. Уж не пытается ли этот некто вновь пустить нас по ложному следу. Очень на то похоже.

Глава шестая: Барков. Идея фикс.

Это был то ли бал-маскарад, то ли шабаш нечистой силы. Гремела, визжала диссонирующая, с рваным ритмом музыка, усиливая душевную дисгармонию. Под неё дергались, будто марионетки, кружились, плясали, паясничали грубо размалеванные яркими красками смеющиеся маски. Во всем этом был какой-то непонятный, зловещий смысл. Хотелось убежать куда подальше. Но я понимал, что бежать некуда. То, что должно было случиться, случится именно здесь - в этой какофонии звуков, калейдоскопе отвратительных масок. Никогда я ещё не испытывал такого одиночества. Было страшно и жутко, будто присутствовал на собственных похоронах. На мне был совершенно нелепый костюм капуцина. Из-под короткой одежды торчали голые, покрытые буйной рыжей растительностью лодыжки. На ногах надеты черные тапочки. Я очень стеснялся своего костюма и сильно комплексовал. Бестолково толкался меж танцующими, не понимая, как, каким образом я здесь оказался, и с каждой новой секундой все более ощущал приближение страшной, роковой минуты. Маски показывали мне языки, хватали за одежду, волосы, улюлюкали. Но вот, музыка неожиданно смолкла.

- Какая великолепная массовка! - раздался наконец знакомый голос.

Маски расступились, и я увидел в конце зала Туманова. Он был настолько огромен и величественен, что я, в сравнении с ним, казался себе ущербным и ничтожным карликом. Он обозревал зал, будто полководец - поле сражения. Здесь все зависили от него и он это знал. Левой рукой он небрежно обнимал Ирина Шахову, в правой дымилась огромная сигара.

- Я хочу его видеть! - властно проговорил Туманов.

Маски мгновенно образовали круг, в центре которого стоял я, жалкий, вконец растерянный, не знающий куда себя деть.

- Это и есть герой?! - громко, саркастически рассмеялся главный режиссер. Вторя ему, подхалимски захихикали маски. И лишь одна Ирина была печальна. Возможно ей было грустно и стыдно, что когда-то она любила такое ничтожество, как я. Возможно.

Указывая сигарой в мою сторону, Туманов презрительно проговорил:

- Бездарь!

- Бездарь! Бездарь! Бездарь! - заголосили маски, смеясь и улюлюкая.

И я понял, что это конец. Подобного позора и унижения я не вынесу...

Проснулся в холодном поту и ещё долго не мог прийти в себя. Господи, когда все это кончится! Некогда небрежно брошенное Тумановым слово, стало для меня настоящим проклятием. Оно не давало мне покоя днем, мучило ночью. "Бездарь!" Что может быть страшнее для творческого человека. Мне снились разные сны, но все они заканчивались одинаково - Туманов указует на меня и презрительно говорит: "Бездарь!". Поначалу я растерялся и не знал, что делать. Стал неуверено чувствовать себя на сцене. Это походило на тяжелую затяжную болезнь. А когда Ирина ушла к Туманову, понял, что причина моей болезни - этот напыщенный индюк, возомнивший себя гением. После того, как меня выставили из театра, я решил его убить, полагая, что с устранением причины, будет устранено и следствие. Но я глубоко заблуждался. Совершив задуманное, я не избавился ни от Туманова, ни от этого страшного слова, нет. И понял, что дело во мне самом. Подспудно в подсознании маячил вопрос: "А что если Туманов прав?!" Я гнал от себя эти мысли, пытался убедить самого себя, что гораздо талантливее этого гнусного режиссеришки, но ничего не помогало - вопрос оставался. Наконец понял, что смогу избавиться от этой пытки, лишь создав что-то значительное. Это должен быть полнометражный фильм. Постепенно это стало идеей фикс, полностью завладевшей моим сознанием. Нет, я конечно же осознавал, что в наш просвещенный век создать что-то новое, оригинальное, сказать с экрана, ранее не сказанное, будет очень и очень непросто. Но другого мне не было дано - или я создам такой фильм, или сойду с ума. Кроме того, фильм требовал больших вложений. И я стал копить деньги, экономя на каждой мелочи, не гнушаясь и криминалом. Вечера я проводил в читальных залах. Я досконально изучил биографии великих режиссеров, Филини, Кончаловского и других, исследовал их творчество, проштудировал труды Камю, Фрейда, Ницше, Фейербаха и прочих философов, перечитал Достоевского, Гете, Сартра, Маркеса, Гессе. Постепенно в моем сознании стал вызревать замысел будущего фильма. Анализируя современную действительность, я пришел к неутешительному выводу: мир обречен. Человек был создан из двух противоборствующих начал - природного, звериного и духовного. Какое-то время соблюдался баланс сил. Но постепенно темные звериные инстинкты человека, как более сильные, стали брать верх, завладевая умами и душами людей. В мир пришел Зверь, жестокий, алчный, беспощадный, которому чужды сантименты, а от слова добродетель он буквально сатанеет. Все общественные процессы уже давно развиваются по его нормам и правилам. Нонсенс, но с бурным развитием цивилизации, получив в распоряжение телевидение и современные средства информации, Зверь лишь укрепил свою власть над миром. Люди должны в конце-концов понять, что они слишком ничтожны, чтобы ему противостоять, и - либо, отбросив все христианские морали, верно служить Зверю, либо погибнуть. Третьего не дано. И я расскажу об этом своим фильмом. Да, он будет жесток и беспощаден. В нем будет литься не клюквенный сироп, а настоящая теплая кровь. Иначе нельзя. Иначе человечество не проймешь. Душ в медвытрезвителе тоже неприятная, но необходимая процедура...