Бернхард Шлинк - Прощание Зельба

— Собственно говоря, все просто.

Я надеялся, что, соглашаясь со мной, она скажет какую-нибудь фразу, которая мне все объяснит.

— Да. Если имеешь банк, отмывать деньги совсем не трудно, и, наверное, существует не только этот способ. Как только деньги попадают в банк, банку остается инвестировать их таким образом, чтобы они пропали. Большую часть денег они инвестировали в Россию.

— В свои собственные предприятия.

— Думаю, что да. — Она посмотрела на меня. — Что будет дальше? Что будет, когда вы арестуете Велькера и Самарина? Что будет с Сорбским банком?

— Не знаю. Раньше я мог спросить Нэгельсбаха, но он ушел на пенсию, я бы с удовольствием перевел свои деньги из Баденской кассы служащих в Сорбский кооперативный, но их явно не хватит. Это ведь не страшно, что я не кооператор, или как? Я ведь и не госслужащий тоже. Шулер был госслужащим на пенсии, но он мертв. Понимаете? Я сам до сих пор не понимаю, почему мертв Шулер.

Она испуганно смотрела на меня.

Я встал:

— Мне нужно идти. Не хочу оставлять ваш вопрос без ответа. Но мне нужно лечь. Я болен. У меня температура. Вчера скинхеды швырнули меня в Ландверский канал, что в некотором смысле было вполне справедливо, а сегодня я целый день провел под дождем на холоде. У меня не течет из носа только потому, что я купил в аптеке лекарство от насморка. Зато голова у меня тупая и тяжелая, как котел, так что лучше бы у меня не было вообще никакой. К тому же меня знобит.

У меня стучали зубы.

Она встала с кресла:

— Господин…

— Зельб.

— Господин Зельб, вам вызвать такси?

— Мне бы лечь сейчас на диван, а вы лягте со мной рядом, чтобы я согрелся.

Ложиться она не стала. Но постелила мне на диване, навалила сверху все имеющиеся у нее перины и шерстяные одеяла, дала два аспирина, приготовила грог и держала свою прохладную руку на моем горячем лбу, пока я не уснул.

Когда я проснулся, было уже светло. Мой костюм аккуратно висел на стуле. На столе лежала записка: «Постараюсь вернуться к четырем. Выздоравливайте!» Я пошел на кухню, заварил чай, взял кружку и снова лег на диван.

В голове прояснилось. Но из носа текло, горло саднило, во всем теле ощущалась такая слабость, что хотелось весь день дремать под одеялом. Мне бы смотреть в окно, как ветер, прогнав с голубого неба тучи, раскачивает голые ветки платанов, а капли дождя стекают по стеклу. Слушать бы, как шумит дождь. И не думать о Шулере, которого я мог спасти, если бы не моя медлительность, не думать о скинхедах, перед которыми выставился дураком, и о Карле-Хайнце Ульбрихе, который, хоть и не понравился мне, все-таки затронул в моей душе какие-то струны. Но стоило мне задремать, как они были тут как тут — Ульбрих в погоне за отцовской любовью и денежными дотациями, скинхеды и мой страх, шатающийся Шулер с кейсом в руках. Так что я встал с дивана, сел у печки и принялся думать о том, что мне рассказала Вера Собода. Она права: если имеешь банк, отмывать деньги совсем не трудно. Грязные деньги уходят на фиктивные счета клиентов Сорбского кооперативного банка (эти счета учитываются второй системой), а оттуда инвестируются в предприятия, которые приносят сплошные убытки и, возможно, не существуют вообще. Так клиенты освобождаются от денег, о существовании которых даже не подозревали, а люди, которым принадлежат как грязные деньги, так и предприятия, получают обратно уже отмытые денежки. У фрау Зельман на счете лишних сто тысяч — даже если и не работает принцип добавлять каждому по сто тысяч (возможно, клали сумму, в три-четыре раза превышающую реальный счет), при наличии тысячи-другой клиентов отмывать можно миллионы.

Видимо, Шулер выяснил, где хранятся грязные деньги. Почему он не пошел с этим в полицию? Почему ко мне? Потому что ему не хотелось иметь отношение к аресту Велькера, который когда-то был его учеником? Отец которого был другом и покровителем Шулера?

Было двенадцать часов. Я прошелся по квартире. Кухню в свое время выкроили из ванной комнаты, гостиная используется как спальня, диван — это ее постель, сегодня ночью она спала в зимнем саду, он же по совместительству кабинет с письменным столом, компьютером и подвесной кроватью. Будучи директором банка, она могла бы позволить себе гораздо больше. Что она делает с деньгами? Около стола висели фотографии: она с мужем и без него, с ребенком и без него — у белокурой девочки высокий лоб и светлые волосы, она настолько же изящна, насколько коренаста сама фрау Собода. Может быть, это не дочь, а племянница? Я взял с письменного стола лист бумаги.

Дорогая фрау Собода!

Благодарю вас за все, что вы для меня сделали. Мне было у вас хорошо, хотя меня и задело, когда вы сказали, что я похож на сотрудника государственной безопасности. Я выспался, температура почти нормальная, голова снова вернулась на место, чему я несказанно рад.

Я не из полиции. Я частный детектив, и — вы не поверите — меня нанял господин Велькер: я расследую для него одно дело, которое совершенно точно служит лишь предлогом. Знать бы еще для чего! Не знаю.

А очень хотел бы это выяснить и хотел бы во многом еще разобраться, прежде чем расскажу полиции все, что знаю. Я поставлю вас в известность, как только что-нибудь прояснится.

Спасибо вам.

Снизу я приписал адрес и номер телефона. Потом вызвал такси и поехал на вокзал. Ближе к вечеру я вернулся в Берлин.

Не знаю, какой черт меня попутал. Вместо того чтобы поменять билет со следующего дня на сегодняшний или наплевать на него и сразу же сесть в поезд, я вернулся в отель на Унтер-ден-Линден, еще раз прошелся по Берлину и снова оказался у «Галльских ворот». Что мне там понадобилось? Кстати, я снова побывал на улице, на которой вырос. Колонка, из которой я огромным поршнем накачал воды, видимо, была та же самая, из которой я качал воду в детстве. Но это не наверняка.

На этот раз у «Галльских ворот» мне встретились те, которые в прошлый раз болтались на другой платформе. Черные штаны, куртки и пара девиц в черных ползунках. Я их не узнал. Зато они меня узнали. «Это же тот старикашка, который орал „Хайль Гитлер“. Эй, старый нацист!»

Я ничего не сказал. Разве они не видели, что я кричал не по своей воле и в конце концов оказался в канале? Или виновата подъехавшая тогда электричка?

Они подошли и оттеснили меня к перилам. Какие лица, подумал я, лица глупых, фанатичных детей. А еще я подумал, что за «Хайль Гитлер», выкрикнутое два дня назад, я и без того уж наказан вполне достаточно. За «Хайль Гитлер» многолетней давности и за все зло, которое я принес тогда, работая прокурором, я, возможно, заслуживаю наказание гораздо более суровое. Но не от этих детей.

— Пропустите меня, пожалуйста.