Бернхард Шлинк - Прощание Зельба

Обратно я поехал по автобану. Хотелось спокойно плыть в общем потоке, не следя за дорогой и не уворачиваясь от встречных машин, мне надо было хорошенько подумать.

Кто такая Урсула Брок? Если она еще жива, то это очень старая дама, навряд ли она могла смертельно напугать Шулера. Может, его напугал Самарин или его люди… К предыдущим вопросам добавился вопрос, почему же тогда они не отобрали у него деньги сразу. А может, Велькер, который начал отмывать деньги позже, если, конечно, он их отмывает… Нет, даже если бы я смог доказать, что сегодня Велькер отмывает деньги, из этого никак не вытекает, что именно он внушил Шулеру безудержный страх. Или Велькер уже знал, что ему в наследство перейдет бизнес отмывавшего деньги Самарина, и опасался, что ненасытное любопытство Шулера в конце концов увенчается успехом?

Я ехал по правой полосе среди грузовиков, пожилых супружеских пар в стареньких «фордах» и «опелях», среди поляков в дребезжащих колымагах, оставляющих за собой облака выхлопных газов, и среди неунывающих коммунистов в «трабантах» пастельных тонов. Иногда, когда меня обдавало особенно вонючим выхлопом, я перебирался на левую полосу и обгонял грузовики, поляков и коммунистов, пока не находил старую супружескую пару, за которой и пристраивался. В заднем окне одной машины царственно расположился преисполненный глубокомыслия и печали пластмассовый пес, качая головой вправо-влево и вверх-вниз.

Появление темного «сааба» на Шлоссплац в Шветцингене и замена Веры Сободы на Карла-Хайнца Ульбриха — в конце концов, это такие пустяки, что я и сам недоумевал, за что же я все-таки ополчился против Велькера. Завидую его богатству, банку, дому, детям? Простоте, с которой он всего достиг и продолжает достигать больше и больше? Легкости, с которой он идет по жизни? Способности отмахиваться от всего плохого, что с ним происходит и что он сам творит? Не проснулась ли во мне старческая зависть к молодежи? Военного и послевоенного поколения к поколению эпохи экономического чуда? Виновного к безвинному? Уж не гложет ли меня мысль, что, убив Самарина и ранив Нэгельсбаха, он вышел сухим из воды? Что, в отличие от него, я не умею чувствовать себя ни в чем не повинным и ни к чему не причастным?

Я переночевал в Нюрнберге. На следующее утро выехал рано и в одиннадцать часов был в Шветцингене. До семи сидел сначала в одном, потом в другом кафе, не спуская глаз с банка. Несколько машин, несколько клиентов, пришедших пешком, несколько сотрудников, которые в обед сели на скамейку на площади, и несколько сотрудников, которые в половине шестого распрощались у ворот, — вот и все.

Вечером мне в контору позвонила Бригита. Она спросила, удачно ли прошла моя поездка. Потом поинтересовалась:

— Это значит, что дело закончено?

— Почти.

Пока я записывал, что мне известно и что неизвестно, что еще нужно сделать и на что можно рассчитывать, в дверь постучали. Пришел Георг.

— Проходил мимо, смотрю, ты сидишь за столом. Есть немного времени?

Он приехал на велосипеде и теперь протирал стекла очков. Потом сел напротив меня под свет настольной лампы. Посмотрел на ополовиненную бутылку:

— Ты много пьешь, дядя Герд.

Я подлил себе еще вина и заварил ему чаю.

Георг сказал:

— В управлении по компенсациям должны были остаться документы. После войны сын племянника, который эмигрировал в Лондон и там умер в пятидесятых, наверняка пытался получить возмещение за утрату семейного состояния. Нацисты разнесли по кирпичику квартиру его родителей, устроили такой ужасный разгром, что отец и мать потеряли всякую надежду и покончили с собой. Возможно, сын что-то знал и указал в бумагах.

Я понял не сразу:

— О негласном компаньоне? Это уже давно никого не интересует. В принципе, никогда никого не интересовало, ни моего клиента, ни меня. Я только долго не мог понять, зачем понадобился такой предлог.

Но Георг уже загорелся:

— Я кое-что почитал на эту тему. В пятидесятые годы попытки получить компенсацию приобрели небывалый размах, разбиралось множество дел. Чаще всего по мелочи, но иногда речь шла о баснословных состояниях. Евреи, которых заставили за бесценок продать целые фабрики, универмаги и имения, хотели вернуть обратно свою собственность или хотя бы получить за нее компенсацию. Разве ты не помнишь?

Конечно, я помнил. В основном про аризацию. [15] Аризация — переход предприятий, принадлежавших евреям на территории Германии и оккупированных ею стран, в собственность нацистов («арийцев») в 1933–1938 гг. Однажды один наивный еврей, который не хотел ничего продавать и которого шантажировал его немецкий партнер, обратился в прокуратуру. Это было еще до сорок второго года, когда я начал работать прокурором, но и при мне анекдоты про него все еще ходили.

— Ты не хочешь знать, как все было?

— Зачем?

— Зачем? Лично я просто хочу знать. — Георг посмотрел на меня с вызовом. — Я шел по следам негласного компаньона. Я знаю, каким он был. Консерватор, любил музыку, пил вино и курил гаванские сигары. Получал один орден за другим. Заработал целое состояние, составляя для аристократов экспертные заключения об их происхождении, при этом вел скромный образ жизни и копил деньги для племянницы и племянника. Для меня он живой человек!

— Георг…

— Он умер, я знаю. Просто так выразился. Но, по-моему, Лабан — очень интересная личность, и я хочу выяснить о нем все. Слушай, а сколько мне полагается за проделанную работу?

— Я рассчитывал на тысячу плюс расходы. И раз уж мы об этом заговорили… — Я выписал ему чек на две тысячи.

— Спасибо. Этого хватит, чтобы съездить в Берлин и покопаться в архивах. До конца отпуска у меня еще есть пара дней. Находками поделюсь.

— Георг?

— Да?

Я смотрел на него. Тонкое лицо. Серьезные, внимательные глаза, рот обычно приоткрыт, как будто Георг все время удивляется.

— Остерегайся скинхедов!

Он засмеялся:

— Так точно, дядя Герд!

— Не смейся. И их противников тоже остерегайся!

— Так точно.

Он встал и вышел, посмеиваясь.

В понедельник я обратился к Филиппу, но он отказался звонить своему коллеге Армбрусту, только что вернувшемуся из отпуска.

— Ты не представляешь себе, что обычно происходит в первый день! Давай подождем до завтра или лучше до среды.

В среду он зашел ко мне в контору.

— Пусть у меня мало новостей, зато я приношу их лично. Очень симпатичный коллега этот Армбруст. Мы выяснили, что он уже присылал мне нескольких пациентов.

— И?

— Я спросил про астму и аллергию. Ничего! Шулер был здоров, если не считать давления и сердца. От бессонницы ему выписывали ксимован, от которого утром нет тяжести в голове. Для сердца он принимал ИАПФ и центрамин, а от отеков модуретик. От давления был катапрезан, отличное снадобье, но отвыкать от него можно только постепенно, иначе не исключены приступы помутнения сознания.