Алексей Кленов - Игра без правил

Подкравшись к небольшому окошку, по узости больше напоминавшему бойницу, Михей осторожно заглянул внутрь. В углу на коленях стоял седой старик в длинной холщовой рубахе, перехваченной витым пояском, и раз за разом клал глубокие поклоны. Дальше, в полутьме избы, виднелись широкие полати со спящими на них вповалку ребятишками и бабами. Тихо проскользнув внутрь, Михей с полминуты мялся у входа, не решаясь прервать молитву. Потом осторожно кашлянул и, когда старик невозмутимо, словно каждый час к нему приходят люди с оружием, глянул на него, стянул с головы папаху и чуть заметно поклонился.

— Здоров будь, хозяин…

Поднявшись, старик сел на лавку у стены, сложив на коленях руки, и молча вперился в Михея пронзительным взглядом. Тот едва слышно побурчал себе под нос:

— Ну, ну… Молчун…

Громче добавил:

— Я говорю, переночевать нельзя ли, хозяин? Вымок до нитки, да и в животе урчит, спасу нет.

— Ночуй, коли добрый человек. Угостить нечем, не обессудь. Все постояльцы подъели.

С трудом уняв враз заколотившееся сердце, Михей широко раздул ноздри и осторожно уточнил:

— Что за постояльцы? Часом не офицер с местным мужичком?

Старик тускло пробормотал:

— Коли сам знаешь, чего спрашивать?

Голос у Михея сорвался на рык:

— Где они?!!

Дед остро кольнул напружинившегося подъесаула взглядом и снова полуприкрыл веки:

— В сарае. Спят. Видать сильно вымотались. Как приехали — на ногах едва стояли. С коней пена шапками…

Не слушая старика дальше, Михей шагнул на улицу и завернул за угол.

Прокравшись вдоль стены сарая, он замер возле открытых настежь ворот, дыша через рот и чутко прислушиваясь. Храпели, как будто, двое. "Манлихер" привычно лег в мозолистую ладонь. Шагнув внутрь, Михей с полминуты постоял неподвижно, по-звериному прислушиваясь сквозь шорох дождя к звукам в сарае и поводя стволом из стороны в сторону. Когда глаза попривыкли к темноте, двинулся на храп, доносившийся из дальнего угла, где, судя по прелому запаху, было свалено сено. Носок сапога уперся во что-то твердое. Осторожно ощупав свободной рукой, Михей сообразил что это сундук. "Максим" стоял рядом, тупорылой мордой в сторону выхода. На ощупь подъесаул извлек из приемника ленту и мягко опустил ее на сено.

Огарок свечи, прилепленный на краешек сундука, тускло мигнул и осветил спящих вповалку на сене Вяземского и Ермила. Оба продолжали тяжело храпеть, никак не реагируя на бледный огонек, едва выхватывающий из темноты кусок бревенчатой стены с прислоненными к ней вилами-тройчатками. Шашка и "маузер" лежали у Вяземского под рукой. Осторожно вытащив оружие из-под руки офицера, Михей прилепил огарок на рукоять "максима", сел на сундук и легонько ткнул сапогом Вяземского в бок. Тот проснулся не сразу, с трудом продираясь сквозь удушливые волны тяжелого сна. Но когда открыл глаза и различил сквозь пламя свечи Михея, резко сел, нащупывая рукой "маузер", и, не обнаружив, все понял, и все же нашел в себе силы усмехнуться.

— Догнал таки? И даже от краснопузых ушел? Молодец… А я ведь трое суток без остановки, с Ермилом напересменку. Видишь, только сегодня рискнул выспаться, и надо же… Ну да уж чего теперь…

Михей едко спросил, недобро целя Вяземскому взглядом в переносицу:

— Здорово ли ночевал, твое благородие?

— Слава Богу. Так у вас, казачков, говорится?.. Ну что? Так и шлепнешь меня?

— Надо бы, да рука не подымается. Это ведь ты можешь запросто… — губы Михея чуть дрогнули, — запросто племяша моего в упор… и семерых казаков из пулемета… как кутят слепых…

— Так это племянник твой был? Ну, извини…

Подтянув сапоги Вяземский равнодушно закурил и демонстративно сплюнул

Михею под ноги.

— Стреляй…

Проснувшийся от голосов Ермил, полумертвый от страха, таращился на Михея из своего угла. Подъесаул махнул в его сторону рукой:

— Иди. Забирай коня, тачанку, и проваливай. Хозяйка твоя заждалась, поди.

С трудом веря, что его так легко отпускают, мужик поспешно поднялся, и бессвязно бормоча слова благодарности боком покрался к выходу:

— Батюшка… Ваше благородие… Господин казак, многие вам лета за доброту вашу… И за коней… За коней спасибочки. Баба моя радешенька будет.

И я за вас… пресвятой богородице… Я ить думал прибьет меня их благородие, настолько лют…

— Давай, давай, — поторопил Михей не спуская с Вяземского глаз. — Это

тебе плата от господина штабс-капитана. Да о том что меня видел помалкивай.

А не то язык отрежу.

Оставшись с офицером один, Воронов вдруг почувствовал, что вся ненависть, подогревавшая его в последние трое суток, неспособна заставить его нажать на курок и пристрелить предателя и убийцу. Казалось бы, сколько мечтал об этом, а дошло до дела — и рука не поднимается. Сколько раз убивал за последние годы и никогда не задумывался. В бою, в рубке — с легкостью.

А тут, словно гиря на руке повисла.

Чувствуя его состояние, Вяземский лениво пускал дым папироски, с легким и понимающим прищуром глядя на подъесаула.

— Не можешь, казак? Понимаю… Что, так и будем сидеть до света? А если господа большевики пожалуют? По секрету тебе скажу, они тоже за этим сундуком охотятся, не зря как гончаки по следу идут. Ведь обоих шлепнут, без суда и следствия, руководствуясь только революционным правосознанием. Им все едино, что ты — служака, что я — дезертир и вор. А может, — голос Вяземского опустился до вкрадчивого шепота, — может, полюбовно решим? А, подъесаул? Ты только взгляни, какое там богатство! Ведь и сам, надо полагать, догадался, что ради хорошего куша я, дворянин, честь и совесть продал. Да посмотри ты, не бойся. Не стану я с голыми руками кидаться. Коли уж чести не осталось, так здравого смысла я еще не лишился. Ты только откинь крышку. Там же столько, что и нам, и детям нашим, и внуками с лихвой…

Подумав, Михей откинул носком сапога глухо звякнувшую крышку, приладил на краешек сундука свечной огарок и заглянул внутрь, чуть опустив ствол "манлихера". Ворохнул рукой лежащие сверху кресты с каменьями, несколько икон в золотых окладах, панагии, чаши… Дно сундука было плотно усыпано золотыми червонцами и женскими украшениями. Остро выступали гранями золотые слитки с клеймом высшей пробы.

Хмыкнув, Михей поднял глаза на Вяземского, напряженно следящего за ним. Словно уловив признак согласия в молчании Воронова, Вяземский зачастил скороговоркой:

— Ты подумай, казак, какая возможность! Такое же только раз в жизни бывает. Ну, скажи… Скажи мне, ради Бога… Я же вижу, что ты не глупый мужик. Кому и зачем эта война? Большевики, они же надолго, если не навсегда. Мы проиграли эту войну, это же ясно, казак! А ведь ты же офицер! Ты подумай… Сначала Китай…

— Тебя матка с батькой поди крестили в отрочестве? — перебил неожиданным вопросом Михей.