Михаил Васильев - Грибник

Особо мучительно было понимать, что вот сейчас он проходит мимо своего дома, там, за Невским рынком, и неизвестно еще, как доберется обратно. Глядя на белые пирамиды отсыревшей макулатуры, сваленные у воды во дворе завода "Картонтоль", так хотелось повернуть туда. Причалить рядом с этой макулатурой и, бросив "Поплавок", напрямик двинуться к себе домой.

Артур даже мысленно увидел, как сделал бы это. Как он идет прямо к проходной, проходит, на ходу шаря в кармане, будто доставая пропуск. Не раз делал так, когда работал там и этот пропуск забывал. Потом быстрее напрямик, через Обуховский, не обращая внимания на машины и трамваи. И пешком, из последних сил, собрав их все, что остались, домой — там уже недалеко. Но "Картонтоль" остался позади и все удалялся. Белое пятно, оставшееся от гор макулатуры, все уменьшалось и исчезло.

Наконец-то, вот она Большая Невка, острова, теперь скоро яхт-клуб. Еще одна вечность, и "Поплавок" ударился о причал.

Артур встал, пытаясь унять бешено бьющую его дрожь. Ощущал, как спина опухла и одеревенела. И здесь теперь повсюду была кровь. На штурвале, на сиденье, даже на палубе.

К стоянке такси он шел, скрючившись и уже едва передвигая ноги. Шагал, не ощущая земли, асфальта под собой. Тело словно отяжелело.

Заметил, что таксист, сидящий в своей машине, глядит на него с удивлением. Вспомнил о своем грязном, изгрызенном мышами ватнике — сейчас его откажутся сажать в такси. Невозможно представить, что тогда делать.

"А если так?.." — Артур с трудом залез в карман брюк, новых, камуфляжных, охотничьих. Достал из кармана деньги, остатки своего библиотекарского жалования и теперь перебирал их, как будто считал на ходу.

Вид денег сразу оживил водителя, человека с ярко-розовым лицом и бледно-желтыми волосами, как будто смутно знакомого.

— А я тебя знаю, — сказал он севшему на заднее сиденье Артуру. — Ты здесь, на Каменном всегда с чемоданами садишься. Тебя в Невский, вроде, на Карловскую?

Артур с трудом кивнул.

Глава16.

Преступление и наказание.

Как будто спала пелена с глаз. Он неожиданно понял, что означает эта фраза буквально. Ну да, пелена, такая полупрозрачная ткань. Кто-то замотал ей башку ему, Артуру, и он ничего не различал вокруг.

Артур лежал в темноте. Сейчас он думал о Регине всегда, даже во сне и иногда просыпался среди ночи.

"И никакого продуманного плана у нее не было. Просто для нее все так удачно совпало, повезло. С тем, что вовремя попался такой дурак, как я!"

Как все отчетливо понятно стало теперь! Понятно и то, почему он сейчас жалеет ее не больше, чем Раскольников старуху-процентщицу. Он, Артур, убивал какую-то другую женщину. Которую никогда не знал.

Теперь в этой темноте он будто смотрел некий фильм, который на его глазах перематывали назад. Фильм этот когда-то показывали на иностранном языке, а сейчас появился перевод. Появился, и после этого оказалось, что Артур совсем неправильно понял то, что видел раньше.

Сразу после того, как Артур вернулся на катере с Ладоги, он несколько дней, непонятно сколько, пролежал на этом диване. Не то спал, не то впал в какое-то забытье. Сначала, вообще, не мог пошевелиться от слабости — так, что едва не задохнулся, лежа лицом вниз, уткнувшись в подушку. Только после нескольких часов усилий удалось повернуть голову. И потом не вставал и только иногда тянулся к чайнику, чтобы напиться. Где-то снаружи было тепло, может быть, жарко, а внутри него оставался холод. Бил озноб.

Чем больше он думал о том, что произошло, тем отчетливее понимал, что Регину найдут, наверное, уже нашли. И его разоблачат, не могут не разоблачить. Страх перед ментами, которые вот-вот должны появиться, оказался равен страху смерти. Будто те убьют его прямо здесь. Может, они уже проникли сюда, пока он спал, и сейчас сидят и смотрят из темноты?

"Теперь я убийца".

Как бы она была возмущена тем, что ее убил такое, по ее мнению, ничтожество. Наверное, лишить ее жизни должен был какой-то возвышенный красавец.

Где-то в лесу, ночью, в темноте, лежит ее тело. Существует ли оно еще, или рачительная природа уже прибрала, использовала его? Для нее, природы, это только кусок обычных белковых соединений. Для нее безразлично, что это была Регина Табашникова, эта природа не знает, каким значительным, ценным было это тело когда-то.

Как отчетливо он теперь понимал, почему убийц тянет на место преступления. От комка заскорузлых от крови тряпок, лежащих на полу рядом с лицом, пахло клопами.

"Вот бы как-то умудриться собраться с силами и опять на Ладогу. Закопать этот труп, утопить, может быть. Как-то уничтожить. Наверное, можно и лес поджечь, чтобы и машина ее сгорела. Этим летом везде горело, может, и сейчас?.." — Возникла надежда — а вдруг лес в том месте загорелся как-то сам, и больше ничего не осталось там от его преступления. Все свершилось само собой. Странно понимать, что сейчас приходится думать о таких вещах.

Пролежав так несколько дней, он почувствовал, что устал болеть, мерзнуть, бояться. Решился все-таки идти в больницу, хоть сильно опасался того, что там его сдадут ментам. Может, уже ищут и схватят прямо где-нибудь в больничном покое. Сам он пытался обмотаться кусками простыни, но ничего не получалось — его тряпки скручивались и быстро сползали.

В больнице повязку наложили туго и ловко, правильно. После этого жить сразу стало легче. Это даже было почти приятно — ощущать этот плотный надежный кокон из бинтов, защищающий от мук.

Пожилая медсестра с маленькой наколкой на руке, занимавшаяся Артуром, отнеслась к нему совсем равнодушно.

— Расписали, значит, тебя ножиком, — заметила безо всякого интереса в ответ на его попытки рассказать что-то о негодяях, напавших на него на улице, о разгуле негодяев, вообще.

Тот даже решился спросить, не сообщают ли здесь в милицию о таких травмах. Сестра, по-прежнему неохотно, отвечала, что раньше, когда-то давно сообщали всегда, а сейчас бросили. Слишком много стало криминальных травм.

— Тем более, у тебя царапина, — добавила она. — Мелочь. Считай, что обошлось.

Просыпался он теперь рано, гораздо раньше, чем надо. Сегодня сидел у окна, медленно колол и жевал орехи — это было что-то вроде завтрака.

Тошнило. По-настоящему, физически, от чужой подлости, от собственной глупости, от чего-то еще, чего он еще не мог понять. Это все не отпускали мысли о Регине-Квазимодо.

Теперь он начал ходить на службу, в театр, ходил уже несколько дней. "В присутствие", как говорил раньше. Поначалу, когда он лежал без сил, телефон несколько раз начинал звонить. Из театра тоже, явно, звонили, но Артур не мог дотянуться до телефона, да и не хотел, было не до этого. Потом тот замолк.

Когда Артур встал на ноги, побывал в больнице, театр уже стал забываться, постепенно становился воспоминанием, прошлым. Но вот оттуда все же дозвонились, напомнили о себе. На службу все-таки надо было возвращаться.