Леонид Костомаров - Десять кругов ада

Люди окрестили ласковым этим именем одно из своих дьявольских изобретений, которым увлеченно пользуются за решеткой: в лежачем положении арестованному стягивают руки с ногами за спиной как можно ближе. Раньше это называлось дыбой, теперь название приятнее. Прогресс. При таком допросе во времена Чингисхана сознавались люди во всем, что у них спрашивали. Сегодня места таких допросов следователи называют пресс-хатами - там ломаются кости и отлетают органы у пытаемых... Ничего в общем-то не изменилось. Невиновный охотно рассказывает о несуществующих дичайших по жестокости преступлениях, берет на себя вину, за которую затем платит сполна.

И правда навсегда остается тайной.

Люди часто уносят ее с собой в могилу, не выдерживая издевательств над собой, и смерти эти будут множиться и дальше. Уже через десять лет в тюрьмах этой страны погибнет за время так называемой "перестройки" около двадцати тысяч человек. Много это или мало? Для времен, когда здесь погибали в концлагерях миллионы, - "мало", для мирного строительства того строя, что придет вскоре на смену нынешнему социализму, - много. Хотя кто, на каких весах может соизмерить - много или мало гибнет на Земле людей? Эта людская проблема для Неба не значит ровным счетом ничего, там своя арифметика.

Никто и никогда не понесет ответственности за эти смерти в многочисленных Зонах страны России, ибо люди за решеткой - отторгнутые, а значит, лишенные права на сожаление и защиту, изгои...

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Вхожу в кабинет - отлегло, майор Мамочка сидит, не Волков, уже теплее. Рожа, правда, у него мрачная, ничего хорошего не будет, это видно.

- Дело хреновое, - говорит.

Киваю - ясно, не на курорт отправят после всего, что натворил за эти дни... Готов ко всему.

- Но... вроде выкрутились. Шесть месяцев ПКТ.

Я аж дара речи лишился - как шесть... а суд, срок?

- Все теперь от тебя зависит, - гутарит, - некоторые настаивали на тюремном режиме...

Говорит что-то, а я не слышу, только цифра это бьет в голову - шесть, только шесть... радость-то какая!

- ...что скажешь в свое оправдание, Воронцов? - вернул он меня в эту жизнь.

- Не знаю даже... Конечно, сорвался. Надо было сразу отогнать от себя ворона, как только выздоровел он. Пожалел...

- А я тебя, да более птицу пожалел, - горько вздохнул Мамочка. - Вот вы мне за то подарок и сделали...

- Для души она была, - говорю. - Да что - виноват кругом.

Оглядел он меня, видит, правду говорю, без дураков.

- Помогу я тебе досрочно освободиться. Но ты должен дать сейчас мне слово, что нарушений не будет больше. Все - каюк! Не будешь огрызаться, пьянки устраивать, чифирить и все подобное. Понял меня?

- Но за что? Что я вам сделал хорошего?

- Я тебя просчитал по документам... звонил своим друзьям пенсионерам в Зоны, где ты сидел, и разобрался. Ты жертва ложного геройства... ложного воровского братства.

- Начальник!

- Молчи! И послушай старших... Мне терять нечего, скоро на пенсию. Ведь ты не сделал за четверть века отсидки ни одного серьезного преступления, даже ювелирный брал с муляжем пистолета. Ну, и поехало... бунт, побег, еще бунт... сроки набавляют... А ведь тебе просто было неудобно подвести "друзей", отпетых воров, и лез с ними вместе на рожон. Дурак! Обезьянья психология у тебя, дружок... Делать, как все. Ты о себе хоть разок подумай!

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Воронцов почуял, что его лицо залила краска, как у школьника. Словно застигли его голым. С ним еще никто так откровенно и по-отечески не говорил за всю жизнь. Он долго испытующе смотрел на Медведева, еще сомневаясь, нет, уже веря ему. Диагноз майор поставил точный. Поразивший его до глубины души... "Обезьянья психология..." А ведь действительно, срисовывал воров... походку, злобу, истеричность...

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Боже, а сам-то я где? И вдруг говорю твердо:

- Хорошо.... это я могу обещать... Но не до конца...

- Началось... - занервничал майор.

- Все, кроме чая, - повышаю голос. - Все остальное - отрубил.

И прямо легкость какая-то наступила, надо же.

- Пусть только не пытают, где водку брал... - тихонько добавляю.

- Хорошо. Но не обещаю. Еще. Почему ты тогда, давно, примкнул к бунту? Мог просто выйти на вахту.

- Товарищи все ж, как уйти...

- Вот-вот, о чем я только и говорил... Кенты до гроба, клятвы, а завтра в побег берет тебя бычком и съедает... Проходили... Шесть месяцев ПКТ - это не один день. Кому-то, может, и ничего, а с тебя сразу голова полетит, за любое нарушение, понял? Не лезь ни во что! Если б ты активистом был, другое дело. А пока на тебя другими глазами смотрят, и в это слово, что ты мне дал, никто сейчас и не поверит.

- А вы? - спрашиваю главное.

- А я - верю. Молчи и работай.

И пошел я в ПКТ - молчать и работать.

ВОЛЯ. ДРЕВО

Ворон, ты зачем в клюве ивовый прут тащишь?

ВОЛЯ. ВОРОН

Гнездо совью у тебя на вершине. Бездомным я стал, друга земного заточили в темницу. У меня никогда не было своего гнезда... как и у хозяина моего.

ВОЛЯ. ДРЕВО

Вей, вей, ворон... Мне одиноко и скучно... Только кто же в зиму вьет гнезда? Вольные птицы тебя засмеют...

ВОЛЯ. ВОРОН

Птицы знают Законы Любви... Это не смешно... Слышишь, как дышат Земля и Небо, слышишь, как журчит ручей времени... и мы несемся в кромешной тьме мироздания... и будет мое гнездо лететь с нами вместе... и каждый день, проходя колонной мимо тебя и видя гнездо, мрачные зэки станут осветляться душой в мыслях о доме, о Любви и о детях... Я строю из прутьев Добро...

ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ

И прошло два месяца, а казалось, вдвое и втрое дольше для зэков; а для вертухая или погонника - деньки слетают, как листья, незаметно: дежурство, смена, сон, выпивка, праздник, снова - дежурство, сон, опять зэки...

Земля приняла уже первый снег, как обычно выпавший в этих местах ночью. Проснулись люди утром, а вокруг - хмурая, совсем уже по-зимнему стылая белизна. Но недолго пригибались от пушистых новых одежд ветки деревьев, что не успели подладиться к зиме и сбросить лист; недолго блестели поля свежей ясностью. Опять оттепель: лучик солнца, дождик, слякоть, голая земля, изморозь. Талый снег грустно слезился, не надеясь на мороз, воздух еще наполнен последним теплом, ранним увяданием засыпающей природы. Но и исход осени был скор в этих местах. Через неделю разверзлись небеса, посыпался крупными хлопьями настоящий хрусткий и рассыпчатый снег, он уже не растает до весны - а когда она будет и для кого?

Разлапистые снежинки парашютят смело, по-хозяйски укрывая землю девственно-белой простыней. В одночасье вдруг потемнеет, а потом завьюжит так же внезапно, и под утро ударит обжигающий мороз. Что ж, запахивай покрепче полы телогреечки, поглубже надвигай на заиндевевшие брови шапчонку-дранку да держись, не ровен час унесет тебя при таком ветре, и хорошо бы - на волю, нет, на запретку, под дурную пулю заснувшего там пацана с автоматом...