Крейг Макдоналд - Убить Хемингуэя

Мэри не роптала по поводу появления Ханны. Она привыкла, что Хем таскал в Финку целую череду своих юных поклонниц. То же самое происходило в Испании и Венеции. И теперь Мэри изображала из себя сестру и болтала с Ханной о требовательных и вечно недовольных мужьях. Гектору было плевать на Ричарда, но ему не нравилось, когда Мэри говорила пакости о Хеме. Черт, он все никак не мог забыть Мэри с двустволкой, нацеленной на него…

Так что теперь Мэри и Ханна сидели в гостиной на втором этаже и обменивались историями о брачных войнах. Гектор надеялся, что, приведя ее в этот дом, не поставил в еще более неприятную ситуацию, чем когда она была одна. Но дом надежный, и отсюда Гектор мог ставить свои условия.

С этой целью он перетащил старую печатную машинку Хемингуэя в комнату, где хранились документы и где он сейчас сидел, уставившись в пустую стену, – чтобы ничего не отвлекало Гектора Ласситера. Он думал о том, что писать.

Он заявил женщинам, что не выполнил своей дневной нормы по количеству слов и поэтому должен нагонять. Они поверили. Хотя он привез свою собственную портативную машинку в Айдахо, Мэри не стала возражать, когда он позаимствовал машинку Папы. Это было необходимым условием, центральным фактором его стратегии.

Но он обнаружил, что все эти крутящиеся вокруг него интриги отвлекают его. Слишком многое было против него: недовольные ученые, уязвимая беременная женщина, которая считает, что она психологически ущербна… И Мэри Хемингуэй, у которой и вправду с головой не все в порядке и которая, ко всему прочему, была горькой пьяницей.

И еще Донован Криди.

Гектор жалел, что мало знал о Доноване Криди. Этот гад был скверным писателем, он в этом убедился по «Убить Хрущева»: свинцовая, косноязычная проза и абсолютно предсказуемый сюжет. И огромное количество восклицательных знаков!

Ему нужно было узнать побольше об этом типе и о том, чем он занимается.

Думы о Криди и о Хеме вернули Гектора в старые парижские дни.

А думы о Ханне, молодой писательнице, к которой, он чувствовал, неудержимо его тянуло, невольно напомнили Гектору о другой потрясающей женщине, с которой он познакомился в Париже зимой 1924 года. Женщине, которая в основном сделала из него того писателя, каким он сейчас является, – его возлюбленной Бринке Девлин. Столько лет прошло, но она все еще владеет его снами.

В голову Гектора пришла сумасшедшая идея: он сделает то, о чем все эти злобные типы только мечтают. Если Криди и другие теневые фигуры пытались напасть на Хема, на него самого и даже на такую невинную постороннюю девушку, как Ханна, и делали это, уродуя работы Хемингуэя, вставляя туда подделки, Гектор будет отвечать им той же монетой. Он напишет свой собственный фальшивый рассказ Хемингуэя.

Только подделка под Хемингуэя, выполненная Гектором, будет такой, с какой никто из других писателей не сможет соревноваться в свои самые лучшие дни за письменным столом.

Поддельный рассказ Хемингуэя в исполнении Гектора будет абсолютно идеальным. Бесподобно убедительным. Гектор напишет рассказ, какие Хем писал в свои безмятежные дни. Шедевр. Не просто пустячок.

Особенно если учесть, что у него будет другая, темная цель: внутри убедительной прозы в стиле Хемингуэя будет спрятано нечто вроде тайного кода или водяного знака. Тайной целью Гектора было сделать из рассказа наживку – ловушку.

Потом, когда в другом контексте рассказ всплывет как работа Хема, Гектор сможет выступить вперед и заявить, вооружившись коротким тайным параграфом:

– Слушай, ты, лживый урод… – Это разрушит весь карточный домик, который Криди пытается соорудить. Если один поддельный рассказ оказался в бумагах Хемингуэя? Тут ученые все навострят уши в поисках других фальшивок, которыми смогут воспользоваться.

Это была тщеславная мысль – написать идеальный рассказ Хемингуэя и спрятать в нем тайное послание. Сможет ли он сделать и то и другое? Стоит попробовать.

Но теперь, совершенно трезвый, сидя в одиночестве в одной из комнат, по которой Хем проходил в последний раз, в окружении собственных слов Хема, и положив пальцы на клавиатуру последней его машинки, он понял, что задача вряд ли выполнима.

Гектор закурил сигарету, затем протянул руку через стол и взял лежащую там кожаную сумку. Этот импровизированный саквояж был на самом деле старой седельной сумкой Гектора, оставшейся с его кавалеристских дней, – сувенир экспедиции Першинга. После неудачной погони за Панчо Вилья Гектор превратил сумку в хранилище документов. Гектор достал из сумки стопку бумаг с рассказами Ханны, надеясь, что энергия молодой писательницы подстегнет его собственную музу. Прошло чертовски много времени с той поры, как Гектор написал свой последний рассказ. С конца 50-х он писал только романы и сценарии.

Стиль Ханны соблазнил его, он был особенным и сильным, хотя порой не отточенным. Гектор дочитал первый рассказ Ханны. Он произвел на него сильное впечатление. Стиль прозы Ханны был прямой и чистый, она также удачно справлялась с диалогами. По сути, она развивала свои рассказы с помощью диалогов в манере, которая отчетливо напомнила ему тактику написания рассказов Папы.

Но рассказы Ханны, которые Гектор прочитал, не были эмоционально закончены. Они казались незавершенными, лишенными финала. Гектор подумал, что интересно было бы узнать, когда Ханна их написала: до того, как ей пришлось прекратить принимать лекарства, или после, – и какие отупляющие лекарства эти костоломы ей прописывали. Этот вопрос его мучил.

Хему бы тоже понравились рассказы Ханны, подумал Гектор. И Хем бы обязательно в нее влюбился. Он обязательно бы звал симпатичную шотландку «дочкой» и наверняка бы уже успел придумать ей много прозвищ.

Хем бы окончательно вывел Мэри из себя, настаивая, чтобы Ханна поселилась с ними, чтобы стала их постоянной спутницей в путешествиях, как Хем поступал со многими молодыми женщинами ближе к своему концу.

Но, если бы Ханна стала музой Хема, ее собственная проза бы сильно пострадала или же ей вообще пришел конец, как случилось с Паулиной и ее журналистикой.

Это же Хем упорно пытался сделать с Мэри.

И Хему удалось сделать это с Мэри и ее собственной начинающейся, но, по всеобщему признанию, маловыдающейся журналистской карьерой.

Он вдруг осознал, что перестал думать о рассказах Ханны, а принялся размышлять о ней весьма своеобразным образом. Он думал о ее золотистом ореоле, ее красоте, ее испуганных голубых глазах, которые, казалось, ничего не скрывали, хотя это было обманчивое впечатление. Он чувствовал, что в молодой девушке скрывается много неразгаданного – нюансы и страсти, о которых она сама не догадывалась. Он вспомнил знаменитую метафору Хема, касающуюся его писательской техники, так называемый принцип айсберга, у которого только одна восьмая часть находится над водой. Ханна тоже показалась Гектору такой – широкая нетронутая равнина, которую изучит какой-нибудь отважный путешественник с голосом поэта и который будет в состоянии сообщить, что он обнаружил.