Сергей Высоцкий - Не загоняйте в угол прокурора. Сборник

Он подошел к Ерохину и с размаху щелкнул своей ладонью о вовремя подставленную ладонь майора.— Молодец, полицейский.

Оттого, что он так же шутливо, как и Фризе, назвал его полицейским, майор повеселел: «С этим небритым мы кашу сварим».

— Не хотел вас будить, Егор Сергеевич,— начал оправдываться Калязин.

— В наказание мой чашки вне очереди, а я кофе сварю. За кофе мы с майором и поговорим о том, о сем. Свои тайны ему выдадим и у него кое-что выведаем.

Егор Сергеевич был высок, подтянут. Лицо улыбчивое, руки большие, с длинными сильными кистями. Руки настоящего хирурга. Делал он все быстро, без суеты, в движениях чувствовалась природой данная экономность.

Через десять минут все трое пили кофе из тонких фарфоровых чашечек и коньяк из банальных граненых стаканов. Коньяк был греческий. Прекрасный «Метакса». Ерохин много о нем слышал, но пить его не приходилось.

— Не осуждайте нас, майор,— разливая коньяк из длинной бутылки, говорил Васильев.— Я сейчас домой, сутки отдежурил. Ночью две трудные операции были. Маркс Иванович у нас не оперирует. Кардиотерапевт. Хотите, он вас на велоэргометре погоняет? До и после приема «лекарства».— Он поднял стакан с коньяком.

Ерохин не хотел. Он коротко рассказал врачам, какие заботы привели его в больницу. Прекрасный коньяк смягчил его душу и разгладил морщины на лице.

— Мне ваши медицинские секреты ни к чему. Хотелось бы знать, откуда этот больной. В смысле — где работал? Где жил? Анкетные данные. А от чего он умер — не моя компетенция. Его болезни меня не интересуют.

Маркс Иванович по-прежнему молчал, но теперь молчал приветливо. Кивал своей плоской головой. Ерохину казалось, что кивает он в такт его вопросам.

— Почему вы думаете, что Степанков умер? — спросил Васильев.— Живой! Выносливый парень. И мы не оплошали. Хорошо провели операцию. Без ложной скромности говорю.

— Живой? — изумился майор.— Так это же подарок судьбы! И можно узнать, где он живет, и все такое прочее?

— Конечно, можно. Раз в месяц он проходит у нас обследование. Мы ему кардиостимулятор вживили. Японский. Дорогая штука. Как уж он достал — не знаю, но пока доступны они только очень богатым людям. Коньяк мы, между прочим, его пьем. Славный коньяк.

Ерохин, пригубивший коньяк, чуть не поперхнулся и поставил стакан на стол.

— Что-нибудь не так, майор? — спросил Калязин.— Уж не опасный ли преступник наш бывший пациент? — Маркс Иванович впервые произнес такую длинную фразу, и получилось неплохо.

— Нет, не преступник,— не очень убедительно сказал майор.— Понимаете…

— Понимаем,— улыбнулся Васильев.— Выкладывайте подробности, мы тогда еще лучше поймем. А пока допьем коньяк. Даже если он контрабандный, от этого хуже не стал. И подарил мне его Степанков от всего сердца. Подлеченного.

Они дружно выпили и принялись за кофе. Ерохин судорожно соображал, какие подробности можно выложить этим людям. О кооператоре, пожалуй, они знают намного больше, чем он сам…

— Так что же в вашем полицейском досье? Выкладывайте, выкладывайте,— напомнил Васильев.

— В одно и то же время со Степанковым у вас в отделении лежал писатель Маврин.

— Лежал,— кивнул Калязин.— Семьдесят пять-а здоровье отменное. Кто бы мог подумать? Н-да!

— Прекрасный мужик,— подтвердил Васильев.— Добрый и умный. Про таких говорят: понимающему достаточно полуслова. Степанков ему порассказывал о себе и о своих шефах. Маврин даже решился взяться за детектив. В жизни не писал — и на тебе. Алексей Дмитриевич умел располагать к себе людей. Ему человек мог любые тайны доверить. Степанков мог и пооткровенничать, уж очень он перед операцией волновался. И причины были. Мы от него не скрывали.— Васильев помолчал.— Что же, хотите теперь эти тайны из парня вытрясти?

— Да нет. Дело в том, что Маврин многие годы вел дневник и всю историю Степанкова в дневнике записал. Страниц десять, что ли… И эти страницы — тю-тю! — Он жестом показал, как будто выдирает из тетради страницы.— На следующий день после смерти Маврина кто-то залез на дачу и все перевернул вверх дном. А ночью полез через балкон санитар из малого предприятия «Харон», и жена Маврина всадила ему в голову дуплет картечи.

Врачи переглянулись.

— Степанков как раз работает на этом малом предприятии,— сказал Васильев.

— Н-да,— подтвердил Маркс Иванович.

— Они не только похоронными делами занимаются,— Васильев вынул из кармана пачку «Столичных», повертел ее и отправил на прежнее место.— Кооператив многоотраслевой. Или малое предприятие? Черт, не помню, как точно. Они и продают, и покупают. Лес, бензин, автомобили «Вольво». Числятся при мэрии. Так, Маркс?

— Н-да.

— Вы на Маркса Ивановича не обижайтесь,— сказал Васильев и подмигнул майору.— Он человек немногословный. Это в наше время неоценимое достоинство.

Широкие щеки Калязина чуть-чуть порозовели. Он опять чуть не произнес свое «н-н-да», но спохватился и только деликатно кашлянул.

Васильев снял трубку с телефонного аппарата, набрал номер и ласково попросил:

— Верочка, найди историю болезни Степанкова. Ноги в руки и ко мне. Умница.— Он положил трубку и обернулся к майору.— Сейчас доставят. Верочка — девушка быстрая.

— Н-да,— вздохнул Калязин укоризненно. Просто потрясающе, как много оттенков имела его коронная фраза.

— Дима, можно я вас так запросто? — спросил Васильев. Ерохин кивнул.— Год назад у Детского фонда украли миллион. Студента-охранника убили. Преступники найдены?

— Нет.— Майор начал было объяснять, какие трудности возникли на пути следствия, но Васильев остановил его.

— В тюрьме, перед самым освобождением, нашли повешенным Смирнова-Осташвили. Докопались, в чем там дело?

— Нет.

— А убийство Меня?

— КГБ…— успел произнести Ерохин, намереваясь сослаться на то, что следствие взяла в свои руки эта организация, как доктор задал уже следующий вопрос:

— Я вчера вечером слышал обзор радио «Свобода» — что-то вроде «Россия — итоги года». Там комментатор прямо сказал о взяточничестве в Московской мэрии, вспомнил дореволюционный анекдот. К городскому голове приходит купец и предлагает взятку: «Ваше благородие, я даю вам триста рублей и ни одна сволочь об этом не будет знать». «Давай пятьсот,— отвечает голова,— и пусть это будет известно всему городу».

— Н-н-да-а! — захохотал Маркс Иванович.

— Я всего лишь старший оперуполномоченный уголовного розыска…— с обидой начал майор и так густо свел морщины, что лоб у него побелел. Он хотел сказать, что, будь его воля, он бы не трепал языком о демократии, а навел для начала элементарный порядок. Без которого никакая демократия невозможна. Но в это время зазвонил телефон. Васильев слушал несколько секунд: