Димитр Пеев - Зарубежный детектив

— А как смотрит на этот подарок ее муж?

— Оказывается, он давно подозревал жену в измене. Не отрицает, что в день убийства был в Драгалевцах. Он знал, что собирается компания, и бродил возле дачи, желая выяснить характер взаимоотношений своей жены с хозяином дома. Нет никаких данных, что он проникал внутрь дачи.

— Чем он занимается, этот ревнивец?

— Обычный служащий. Правда, тоже получивший наследство... Последними в досье значатся девушки. Как я уже сказал, они вне подозрений... — Смилов захлопнул папку.

— Значит, с них и нужно начинать, Любак. Пригласи их завтра к восемнадцати часам.

— Но завтра воскресенье.

— Ну и что же? Медлить в таком деле нельзя.

— Завтра в десять часов похороны Даракчиева.

— Я там буду. Небезынтересно посмотреть на опечаленных убийц. Как встретила горе его супруга?

— Она вернулась сегодня утром из Варны. Не скажу, что она убита горем. Подозрительно крепкие нервы у баронессы.

— В чем ты ее подозреваешь?

— В бессердечности. Судите сами: ее сын в пионерском лагере, за городом, а она даже не оповестила ребенка о смерти отца. Я связывался с начальником лагеря по телефону. Оказывается, она звонила и просила передать сыну, что, как обычно, навестит его завтра после обеда.

— Что ж тут странного, она просто щадит ребенка. Между прочим, и мой сынишка в таком же лагере. И я навещаю его по воскресеньям после обеда, как и все другие родители. Таков лагерный распорядок.

— Но похороны утром!

Подполковник Геренский задумался.

— Давай-ка вызовем ее тоже на завтра.

— Лучше поговорить с ней на даче, — предложил капитан.

Шагая от автобусной остановки, подполковник еще издали увидел Любомира Смилова, поджидающего его у ворот дачи. Геренский испытывал большую симпатию к этому двадцативосьмилетнему парню. Для него Смилов был олицетворением нового поколения в милиции — поколения людей, сильных духом и телом, образованных, интеллигентных. Они были аккуратны, деловиты, но без скованности, учтивы без раболепия, инициативны без панибратства.

Закончив юридический факультет, Смилов попросился в уголовный розыск. Геренский, когда-то попавший сюда по одному из комсомольских наборов, наблюдал — вначале с удивлением, потом с уважением, — сколько желания, увлеченности, ума вкладывает доброволец в любое дело. Будучи заместителем начальника управления, подполковник через год-другой понял, что из Смилова может получиться замечательный криминалист. То, что Любомир Смилов как-то незаметно стал правой рукой Геренского, никого не удивило: подполковник знал толк в людях. Естественно, между ними давно установились своеобразные приятельские отношения, выходящие за узкие служебные рамки. Их разговоры порою могли бы позабавить человека, ценящего юмор. Геренский обычно подтрунивал над чрезмерным пристрастием помощника к спорту. Смилов, в свою очередь, намекал, что человек, которому едва за сорок, еще не старик, что любовь к классической литературе не должна вытеснять из сердца все другие виды любви, коих неисчислимое множество, и прежде всего любовь к физическому совершенству.

— Приветствую, шеф. Вы точны, как ваши двойники в детективных романах, — шутливо откозырял Смилов и показал на часы. — Сейчас из-за поворота вынесется на роскошной машине бессердечная Даракчиева.

— Женщине не грех опоздать.

— Такая женщина не опаздывает. А вот и она!

Машина, которая остановилась у ворот дачи, будто только что съехала с обложки западного журнала.

Зинаида Даракчиева оказалась подтянутой, прекрасно сохранившейся дамой. Ее стройной крепкой фигуре чуть-чуть недоставало женственности — так выглядят энергичные особы, которым приходится рассчитывать в жизни лишь на самих себя. Она не блистала красотой, однако сочетание темных волос, зеленых глаз и великолепного загара придавало ей большое очарование. На ней было неброское легкое платье идеального покроя, без намека на вычурность.

Геренский пожал ей руку.

— Позвольте принести нам свои соболезнования.

— Спасибо, — сказала она. — Я видела вас утром на похоронах, но подумала, что, вероятно, вы сослуживец моего мужа.

— Не совсем. Я из милиции. Подполковник Александр Геренский. — Он легко поклонился. — Веду расследование обстоятельств смерти вашего супруга. А это мой помощник, капитан Смилов.

— Я уже имела удовольствие познакомиться с капитаном, — вежливо улыбнулась Даракчиева.

...У дверей в гостиную хозяйка остановилась, как будто не могла решиться войти туда, где всего лишь два дня назад был отравлен ее муж. Потом решительным движением взялась за ручку, распахнула широко дверь и пригласила:

— Прошу вас!

Они уселись в широкие удобные кресла.

— Прошу извинить меня, — нарушила молчание Даракчиева, — после возвращения из Варны я еще не была здесь и потому не знаю, чем угостить вас.

— Если можно, минеральную воду. Или лимонад, — попросил подполковник.

— Посмотрю в холодильнике. Обычно он набит до отказа. Они не успели его опустошить. — Она встала и ушла на кухню, а Геренский с удивлением отметил, сколько ненависти и презрения можно вложить в такое короткое слово «они».

На низком столике Даракчиева оставила свои перчатки и сумку. Не теряя времени, Смилов быстрыми, но спокойными движениями вытаскивал оттуда содержимое: красивый носовой платок, золотистую зажигалку, пачку «Кента», фломастер, изящную пудреницу, два тюбика губной помады, тушь, паспорт, связку ключей, внушительную пачку банкнотов. Затем все с той же ловкостью, которой позавидовал бы даже и профессиональный фокусник, он все вновь убрал в сумку.

Даракчиева вернулась с запотевшей бутылкой лимонада и тремя фужерами.

— Сожалею, что вынужден вас беспокоить, — начал Геренский, сделав глоток. — Что делать, служба у нас такова, что иногда приходится разговаривать с людьми в самый неподходящий момент. — Он умолк, ожидая, что Даракчиева что-то ответит. Но она молчала, и тогда он продолжал: — Я не буду вас расспрашивать о самом преступлении. Потому что тогда вы находились в Варне.

— На Золотых Песках, — поправила она.

— Да, на Золотых Песках. Мне интересно другое. Кто, по вашему мнению, был заинтересован в смерти вашего мужа?

Она вытащила из сумки пачку «Кента», начала разминать в пальцах сигарету. Потом спохватилась, протянула сигареты им. Они не воспользовались любезностью — Смилов вообще не курил, а Геренский предпочитал отечественные.

— Могу ли я говорить откровенно? — спросила она, поглядывая на капитана, который уже начал писать в блокноте.

— Естественно. — Геренский поднес зажигалку к ее сигарете. — Только так вы сможете помочь следствию.

— Не буду разыгрывать из себя убитую скорбью вдову. Заявляю сразу и недвусмысленно: мой муж был законченным подонком, — произнесла она отчетливо. — Вижу, что мои слова вас шокируют, товарищ Геренский. Увы, я говорю правду. Абсолютный подонок. Не было порока, не было гнусности, которые отсутствовали бы в его репертуаре. Жестокость, разврат, алчность, шантаж, подлость — вот вам портрет моего мужа.