Эрик Ластбадер - Цзянь

- Где картотека? - повторил Джейк. Непропорционально большая голова Качикачи дергалась вверх и вниз. Он сморщился от сильной боли.

- Отведи меня туда.

Вместе вышли в коридор. Темень и безмолвие. Сомнительно, чтобы кто-нибудь в доме в такое время занимался делами. Разве только в чрезвычайных обстоятельствах. И уж самого Комото там наверняка сейчас нет.

Картотека оказалась через две комнаты. Связав Качикачи по рукам и ногам, он уложил его на татами. В рот в качестве кляпа запихал тряпку. Затем открыл шкаф и, найдя нужную папку, углубился в изучение материалов, относящихся к Ничирену.

Особенно изучать там было нечего. Как и следовало ожидать, информация такого рода не фиксируется в картотеках, циркулируя, в основном, в виде слухов среди членов клана.

Со все возрастающим разочарованием он читал скудные записи насчет связей Ничирена с многочисленными женщинами, о его частых спорадических отлучках из Японии, о местах, где можно ожидать его появление на территории, контролируемой Кизаном, и особенно в самом его лагере. Из этих записей явствовало, что Ничирен тут не живет и даже никогда не остается на ночь. Так что эти места можно вычеркнуть из списка его потенциальных убежищ.

Затем он перешел к заметкам, сделанным от руки. Те, которые он просмотрел до этого, были напечатаны на машинке. Помучившись некоторое время над расшифровкой небрежно начертанных иероглифов, Джейк понял, что Ничирена несколько раз видели в Японских Альпах к северу от Токио. Первый раз совершенно случайно человек Комото заметил его на заправочной станции на автостраде. Хитрый оябун приказал следить за этим местом, и одиннадцать дней спустя Ничирена опять увидели на той же дороге. Теперь можно было установить и направление, откуда он ехал: на три недели Ничирен исчез, а затем, вернувшись в Японию, все время находился в районе Токио и его окрестностях. Комото снял наблюдение, считая его бесперспективным.

Тем не менее, это была трещинка в доспехах Ничирена, которую Джейк долгое время безуспешно искал. Он поставил папку на место и, оставив Качикачи связанным на татами, вышел из дома тем же путем, что и вошел.

Он одел носки и туфли как раз вовремя: пошел дождь.

Везде были солдаты в форме. По части солдат у премьера был пунктик. Чжилинь считал это даже манией. Но это и понятно: именно премьер в свое время отдал приказ арестовать Банду четырех. Чжилинь прекрасно это помнил.

Премьер стоял и наблюдал, как посланные солдаты делают свое дело. Взойдя на свой высокий пост, он постарался сделать так, чтобы каждый в Китае не забыл того эпизода.

Власть преходяща. Как у римского императора, у премьера была своя преторианская гвардия. Без сомнения, он стремился застраховать себя от того, что произошло с его предшественниками. Что случилось в Китае единожды, может повториться.

И нельзя сказать, чтобы эти опасения были беспочвенны. Будь на то воля У Айпина, еще больше идеологической крови пролилось бы на площади Тяньаньмынь, подумал Чжилинь. - И не исключено, что моей.

Тайхэдянь, то есть Зал Высшей Гармонии, в котором его принял премьер, был такой просторный, что в нем даже сейчас, в середине лета, когда в Китае все изнывают от жары, было прохладно. Потолок был таким высоким, что прямо-таки терялся из вида. Казалось, таинственная дымка столетий висит в воздухе и покрывает тонкой пленкой тяжелую мебель, как полировкой. У нее был даже свой специфический запах, который всколыхнул воспоминания прошлого - его прошлого. Но сейчас он, конечно, не мог предаваться воспоминаниям.

Приближаясь к дальнему концу комнаты, он увидел, что У Айпин уже там. Долговязая фигура министра, сложенная втрое, возвышалась на стуле черного дерева с высокой спинкой, украшенной резьбой. Он был похож на богомола: одни острые углы и резко обозначенные линии.

Премьер был, напротив, какой-то весь округлый и приземистый, он сидел за высоким рабочим столом, напоминающим судейский. Возвышение воспринималось как олицетворение его высокой власти. Коммунизм, вывернутый наизнанку, - подумал Чжилинь, - как и употребление слова "товарищ" в качестве обращения: чем выше стоит человек в партийной иерархии, тем чаще называют его этим уравнительным термином.

Бедный Карл Маркс! Какие неприятные времена, наверное, переживает его дух, взирая на вольности, которые позволяют себе его последователи в отношении провозглашенных им принципов!

Присаживаясь на краешек стула из черного дерева, Чжилинь подумал, что между коммунистами и служителями католической церкви есть трагическое сходство: исторически их идеологии были извращены во имя чистоты теми, кто рвался к власти. Смерть и разорение шли за ними по пятам. И коммунизм и католицизм стали бастионами ханжества.

Да и сам я, - думал Чжилинь, - далеко не безгрешен. Внезапно волна отчаяния захлестнула его с пронзительностью физической боли. Хотя я и не приложил к этому руку, но и моя вина велика. Я молча смотрел, как кровь струится по улицам, по которым я хожу. Я молчал, когда фанатики возвышали свой голос, объясняя, что кровопускание было необходимо для того, чтобы удалить идеологическую заразу из тела нового Китая. Смерть во имя чистоты идеи! Бедные мы люди, годами занимающиеся самообманом с неистовостью крестоносцев!

В этот момент он был уже готов оставить свой рен22. Отчаяние - сильная эмоция: он был готов пустить на ветер работу десятилетий, если не сможет справиться с этим чувством. Конечно, ему приходилось знать отчаяние и прежде. Чжан Хуа знал, что ему свойственны приступы хандры, но объяснял это, по видимому, тем, что у Чжилиня не было семьи. Чем еще он мог это объяснить?

И тогда, уже в который раз, Чжилинь напоминал себе, что только благодаря умению держать язык за зубами он и смог так многого достичь. Из всей старой гвардии уцелел только он. Один он из всех друзей его юности все еще держал в руках скользкие вожжи власти.

Отказ от действия - тоже действие. Эту истину он усвоил очень давно, учась играть в вэй ци. Молчание - тоже голос, если его правильно интерпретировать. Не умей он молчать, он никогда бы не смог довести свой рен до стадии, когда он начнет приносить плоды. Он знал о личных выгодах от него для себя самого, как и для всей страны. И он не позволит никому разрушить его. В том числе и У Айпину.

- Товарищи министры, - произнес премьер своим обычным, распевным голосом. - От имени Китая и Революции я приветствую вас. Мы должны с вами обсудить одну жизненно важную, но трудную проблему.

Он прочистил горло легким покашливанием, перебирая лежащие на столе бумаги.

- Товарищ Ши, - продолжил он. - Товарищ У хочет довести до вашего сведения некоторые соображения насчет вашей политики в отношении Гонконга. Вместо того, чтобы повторять его взгляды, высказанные в докладной записке, представленной на мое рассмотрение, я попрошу его высказать их самолично.