Галина Романова - Жизнь нежна

— Это ваша версия, — сказал Хаустов с отвратительным смешком.

— А какая ваша?

— А моя версия такая… — Он так резко прибавил скорость, выехав на трассу с грунтовки, что ее буквально вдавило в сиденье. — Крякин Василий Степанович — последний гвоздь в крышку гроба вашего мужа, дорогая Поли!

— Что вы хотите этим сказать?!

— То, что Крякин — единственный, кто мог знать наверняка, что именно Антон убил Зою Хаустову.

— Нет!!

— Да, дорогая Поли, да! — заторопился Сергей, вдохновленный ее испугом. — Антона обвиняют, но улики-то все косвенные. А вот Крякин мог все видеть. И мог под присягой подтвердить, что именно Антон Панов убил Зою.

— Да, или он мог подтвердить, что кто-то еще в тот вечер был в фирме. Кто-то, кто после Антона был с вашей Зоей.

— По-вашему, это я?! — возмутился Хаустов.

— А по-вашему, это кто?! — Она тоже повысила голос. — Зачем тогда вы здесь?! Зачем?! У меня объективная причина, даже если вы и сочли ее извращенной, но она направлена на спасение моего мужа. Вы сюда кого приехали спасать, Сергей?! Кого?!

Он ей не ответил. Сгорбился за рулем и молчал всю дорогу до ее дома. Даже не попрощался с ней, хотя Полина, невзирая на ссору с ним, соблюла приличия. И как только она выбралась на улицу, тут же стартанул с места, подняв густой пыльный шлейф.

Он так разозлился на себя, на нее, на Крякина этого, оказавшегося мертвым так некстати, что не заметил, не обратил внимания на то, как Полина стоит посреди двора и долгим взглядом провожает его машину. И сурово сведенные ее брови не предостерегли его, и крепко сжатые губы не намекнули ему об опасности. Будь он чуть повнимательнее, непременно уже сегодня сыграл бы на опережение. Уже сегодня заявил бы о случившемся.

Но Хаустов не обладал житейской дальновидностью. В бизнесе — да, тут ему равных не было, тут он просчитывал все наперед. А вот в жизни дальше своего собственного носа не видел. Оттого и любимую женщину в свое время проморгал, и сегодня мимо знакомого отделения милиции проехал.

— Помилуйте, — воскликнул бы он, разве мог я знать, что эта тихоня сразу помчится в милицию?!

Этого Хаустов знать не мог. Он немного успокоился, сочтя, что они с Полиной в одинаково гадкой ситуации. И просто поехал домой, вот и все…

У Воронова сводило судорогой кулаки, с такой силой ему хотелось пустить их в ход. Останавливала разница в возрасте и звании, а то непременно заехал бы Мухину в ухо.

Опять он виноват! Опять он просрал старика, пока мотался по городу, разыскивая его адрес! И почему-то вдруг весь следующий день оказался занятым, будто и не Мухин отсылал его то туда, то сюда. И почему-то потом, уже ночью, не поехал по адресу, который раздобыл ценой таких невероятных усилий!..

Слышал бы кто, под каким густо-ядовитым соусом были поданы эти «невероятные усилия».

Этим Мухин заслужил первый сокрушительный удар по уху, который Воронову хотелось ему нанести…

Яд насыщался, концентрировался, разбухал. А когда Мухин назвал его Стасиком, сострил что-то про тараканье имя, и захихикал при этом, захотелось ударить его вторично.

Этот старый хрен, работающий для огромной жирной галки в отчете, не мог уже ничего! Его хваленая прежде интуиция угасла. Его успехи давно стали редкими, как…Как его рыжая шевелюра на макушке, сквозь которую предательски просвечивала розовая лысина.

— И вот как ты думаешь, Стасик, кто мог убить его, а?!

На его имени рот Мухина опять повело от улыбки, так бы и врезал ему, так бы и врезал.

— Его мог убить… — Он не знал, имеет ли смысл теперь произносить вслух свои соображения, поэтому закончил весьма туманно: — Кто угодно, Александр Викторович.

— Вот как! — Рыжеватые брови Мухина дико заплясали. — И что, прямо никого вообще не подозреваете, коллега?

Вот что за сволочь, мужик, а! То «выкает» ему, то «тыкает», то коллега, то Стасик. Заставить его, что ли, по уставу с собой обращаться? Дать раз отпор, пускай на дисциплинарное взыскание нарвешься, но желания помыкать больше у Мухина не будет. А то распаясался в последнее время, просто беда. Как его дело это задело, прямо личный интерес будто у него в нем прослеживается.

— Конечно, сразу под подозрение попадают те двое, что были в собесе. Но, с другой стороны…

— Ну, ну… — будто бы подбадривал Мухин, но на самом-то деле, снова наверняка язвил.

— Их легко могли опознать по фотороботу, по фотографии. Убийца пойти на такой риск вряд ли мог бы.

— Обычный убийца — да! — удовлетворенно пропел Мухин.

Видимо, у него в мозгах уже все давно сложилось, а сейчас он просто дожидался торжества момента, дожидался очередного промаха Воронова, чтобы подчеркнуть свое над ним превосходство.

— А вот жена, очень сильно любящая и желающая избавить своего мужа от ненужного свидетеля — да. От свидетеля, который своими показаниями не оставит никаких надежд! Который…

— Это вы на Панову Полину намекаете?! — ахнул Воронов.

— А на кого еще? — даже, кажется, обиделся Мухин. — И не намекаю, а говорю вполне открыто.

— Но она же сама пришла к нам с заявлением!

— И что с того? Она же не признаётся, что была в собесе! Значит, и во всем остальном врет!

— А может, она и правда не была там.

— А кто там тогда был-то, а? — Лицо Мухина противно сморщилось. — Кто?

— Выясним, — пробормотал Воронов, и тут же пожалел об этом.

Мухин позеленел просто, начав орать на него во все свое начальствующее горло:

— Так выясняй, мать твою, выясняй! Сколько можно сопли жевать! Сидит тут по ее запазухе глазами стреляет, а дело не с места! Что, слюни пустил оттого, что она к тебе сюда прибежала с заявлением, да?! Да она просто Хаустова испугалась! Сочла, что он тоже прибежит. Вот и опередила на два дня!

— Почему на два?

— Это я к примеру…

Странно, но Хаустов и в самом деле явился к ним через два дня. Они только-только собирались за ним выезжать, как он сам явился, не запылился. И тоже с заявлением. Только он, в отличие от Полины Пановой, в своем заявлении просто констатировал факт насильственной смерти, свидетелями которой они с Пановой, будто бы, явились. Что снова сыграло на руку Мухину.

— Вот видишь! — потрясал он бумагами, возбужденно сверкая глазами на Воронова. — Человек, чье благородство вы, коллега, ставите, под сомнение, пришел сам с заявлением.

— Чего же он так припозднился? Еще час-другой, и поехали бы за ним, — криво ухмыльнулся Воронов, не понимая такой симпатии своего начальства к Сергею Хаустову.

Сам-то он никаких иллюзий насчет благородства Сергея Хаустова не питал, справедливо полагая, что к ним Хаустова пригнал самый обыкновенный страх. Ведь его могли видеть в деревне, могли опознать по фотографии в собесе — что, собственно говоря, и случилось, могла Полина проболтаться, что тоже имело место быть.