Ольга Лаврова - Черный Маклер

- Я предполагал поболтать с вами о разных пустяках. Предполагал еще раз расспросить, у кого были куплены какие-нибудь серьги и браслет. Я предполагал отвлечь ваше внимание ерундой. Начал бы, к примеру, допытываться, не встречается ли вам на улице старичок с собачкой и в серой шляпе...

Шахиня слушала внимательно, настороженно, пытаясь сообразить, к чему клонит следователь.

- Вы бы немножко устали, рассеялись. И тут я бы выложил перед вами три анонимных письма. Я бы выложил заключение экспертизы, что они отпечатаны на одной и той же машинке "Москва".

- Какие письма? - выдавила она из себя.

- Те самые, Елена Романовна. Потом мы бы вместе поехали и изъяли машинку. И отпереться было бы уже невозможно.

"Проняло или нет? Самообладание отличное: только крепче и крепче стискивает сумочку".

- Но ничего этого я делать не буду. Я говорил с вашей матерью и понял, что за письмами, которые вы послали, стоят сомнения, бессонные ночи, слезы. У меня рука не поднимается использовать ваше горе для достижения собственных целей.

"Сколько-нибудь я слукавил под Олега Константиновича или нет? Пожалуй, и нет. Ведь это я ей совершенно чужой и чуждый. Она же мне почти симпатична. Я знаю, как она выглядела девочкой, как улыбалась в шестнадцать лет, какая у нее была пышная коса. Мать хранит альбомы, лысоватую куклу с плоским носом, школьные тетради, исписанные ломким почерком, сочинение на тему "Мой идеал". Идеал грешил, конечно, красивостью, но отражал и юношескую мечтательность, и доброту.

Молчит. Что ж, помолчим. Тут требуется осторожность, а значит, время. Пусть соберется с мыслями. Пусть что-нибудь ответит. Ее ход".

Шахиня глубоко вздохнула и произнесла прерывисто:

- Сомневаюсь, что вы искренни... во всяком случае... не воображайте, что я старалась помочь правосудию, - на последнем слове она запнулась, как на неприятном. - Я забочусь единственно о себе!

"Да в чем же эта забота?"

- Но и о Шутикове тоже? - спросил Знаменский нащупывающе. - Не правда ли?

"Она не подтвердила, что болеет сердцем за Шутикова. Не было ей Шутикова жаль. Эту версию отбросим".

- В конце концов мы его найдем. Живого... или мертвого.

Шахиню передернуло, пальцы на сумочке побелели.

- Есть серьезные основания тревожиться за его жизнь?

- Да.

- Лучше бы вам все рассказать. Поверьте, станет легче.

- Легче?! У меня ложное, дикое положение... я не должна была писать... Надо было развестись - и все!

"Полно, кто же разводится с оборотистым мужем? Но она его не любит. Возможно, и не любила никогда. Материального изобилия оказалось мало для счастья, однако расставаться с ним тоже страшно".

Как бы откликаясь на мысль Знаменского, Шахиня свела брови:

- Снова в парикмахерскую? Не лучше ли быть женой расхитителя? О, я вполне могу быть женой расхитителя! Но я не могу жить с уб...

Часть слова произнесла, часть откусила. И снаружи огрызок, и во рту ворочается, мучает. У этой черты - амба, кончается ее выдержка.

Знаменский уже уверенно направлял беседу в нужное русло.

- Все равно, завершив следствие, я разрушу вашу прежнюю жизнь. Шахову не миновать возмездия. Но, Елена Романовна, когда-нибудь все кончается и начинается что-то другое. Вы молоды и нечто поняли о себе - вам не поздно начинать!

Она сглотнула, пытаясь избавиться от недосказанного слова, и усмехнулась горько.

- Да, начинать нелегко. Но после всего, что произошло, ведь и продолжать нелегко, - возразил он. - Вы вот боитесь парикмахерской. А вам не случалось жалеть о той девушке, что превратилась в Шахиню? Ручаюсь, парикмахерша была веселей.

"Гм... отдает резонерством, однако самое простое назидание сейчас сгодится. Тем более что исходит не от меня одного. Мои погоны удачнейшим образом прикрыты авторитетом матери, которая твердила о том же".

- Раньше думалось, вы на месте рядом с Шаховым. Но мне говорят: Леночка возилась с больным сыном соседки, Леночку все любили, Леночка то, Леночка другое... Скажите, до замужества вы понимали, что собой представляет Шахов? Вы пошли бы за него, если б знали?

Шахиня пожала плечами.

"Да пошла бы, о чем толк. Совершенно риторический вопрос. Она шла замуж с открытыми глазами. Небось, экономила на одеколоне и платила ежемесячные подати заведующей. Феодальные поборы в так называемой сфере обслуживания - не секрет. Как тут могут относиться к дельцам типа Шахова? Удачливый человек, набит деньгами. И вполне известно, откуда они. Она и дальше согласна жить с вором, моля только бога, чтобы он не сделался убийцей. А может быть, и не согласна, не пойму".

Знаменский поднялся и сел на свой законный стул.

- Елена Романовна, чего вы от меня хотите?

Удачный поворот, Знаменский был собою доволен.

- Я - от вас?! - поразилась она.

- Конечно. Ведь именно вы обратились ко мне, хотя и анонимно.

- По-моему, вы прекрасно понимаете, - сказала она немного погодя.

- Любой ценой узнать правду о муже?

Шахиня кивнула.

"До чего элементарная разгадка, а я-то городил в уме невесть что!"

- Так помогите нам ее узнать!

- А если все это бред?

- Бред нами во внимание не принимается. А помочь может любое слово.

До сих пор ее воззвания к следствию были как бы абстрактны. Теперь предлагают прямое фискальство. Поневоле заколеблешься.

- Скажу честно - я почти уверен, что Шутиков жив. Но не радуйтесь прежде времени. Не знаю, чем он мешал вашему мужу раньше, но после суда живой Шутиков для него - зарез. И то, чего вы опасаетесь, может произойти завтра, сегодня, каждый миг!

"Опять помолчим, подождем", - он смотрел на ее руки. Пальцы трепетали, разжимались, и вот она чуть не выронила сумочку. Расслабилась. Сдалась.

- Но если вы потом сошлетесь на мои слова, если какую-нибудь очную ставку - я откажусь!

- Ясно.

Теперь она глядела мимо, на подоконник, где растопырилась эуфорбия спленденс - эуфорбия великолепная: переплетение колючих ветвей с алыми цветками - точно капли крови на терновом венце. Дома за шипы цеплялась штора, и потому "великолепная" перекочевала сюда, в кабинет. В ней смешивались красота и жестокость - нечто средневековое. Кажется, Шахиня черпала мужество в этом энергичном растении и обращалась к нему:

- Накануне арестов... все сидели на террасе. Мы тогда жили на даче. Шутиков приехал прямо от ревизора, очень не в себе... Он хотел идти с повинной... На него кричали, на кухне было слышно. Потом там утихли, я понесла им выпить и закусить. Получилось случайно, потому что я не сразу вошла... остановилась в коридоре, чтобы состроить улыбку... я их не любила - этот Преображенский, Волков...

Она задохнулась. Знаменский не торопил.

- Все были на террасе, а рядом в комнате муж... он разговаривал о Шутикове. Слышу: "Другого выхода нет. Даже времени нет. Придется его убрать".