Джон Фасман - Библиотека географа

— Тогда, быть может, в субботу? Надеюсь, для вас это тоже выходной? Я зарезервирую в «Блю-Пойнт» кабинку с окном на запад, и мы скоротаем вечерок за едой и выпивкой, как это пристало цивилизованным людям зимой. Будем разговаривать, пить бренди и смотреть на закат.

Я охотно согласился, и он снова протянул мне руку.

— Значит, до субботы. И держите меня в курсе своих изысканий относительно Пюхапэева. Меня гложет любопытство, какие сведения о нем и как вам удастся раздобыть.

Мы вышли на улицу под порывы уикенденского ветра. Я совсем забыл, что восточная сторона города генерировала свои собственные воздушные потоки. Он стиснул папку с бумагами, махнул мне на прощание и, опустив голову, быстро зашагал к учебному комплексу. Но через несколько шагов неожиданно остановился и вернулся.

— Знаете что, мистер Томм? Я не люблю рассказывать байки о нашем факультете, но должен заметить, что Ян Пюхапэев и в самом деле был чрезвычайно странным человеком. Очень закрытым, погруженным в себя и свои мысли, способным на необычные поступки. Словно параноик. Я мог бы рассказать вам о нем нечто такое, чего наверняка не расскажет никто другой, но прежде вы должны мне кое-что пообещать.

— Заранее согласен на все ваши условия.

— Отлично. Во-первых, вы не используете эту информацию, что называется, всуе. Если это поможет вам воссоздать более полный его портрет, то и слава Богу. Но вы не воспользуетесь этими сведениями только ради того, чтобы расцветить свое повествование, добавив туда перчику. Даете мне слово?

— Даю.

— Очень хорошо. Ну так вот: отношения Яна с местными властями иногда бывали далеко не столь безоблачными, как это можно предположить в случае с университетским профессором истории. Если мне не изменяет память, он даже подвергался аресту, хотя я сомневаюсь, что ему пришлось провести в тюрьме даже день.

— Неужели? И за что же его арестовали?

Когда я открыл свой рабочий блокнот, по лицу профессора Джадида пробежала тень, словно мысль о несообразности происшествия, которое предстояло озвучить, причиняла ему боль.

— Как я уже говорил, это был чрезвычайно закрытый, параноический тип, обладавший к тому же ужасным характером и, возможно, даже склонностью к насилию. Короче говоря, у него нашли маленький пистолет, который он, как выяснилось, постоянно носил при себе. — Сказав это, профессор Джадид невесело рассмеялся.

Я удивленно поднял брови. Подумать только, вооруженный профессор!

— Мы узнали об этом, когда он выстрелил из окна своего кабинета в бездомную кошку, перебегавшую через двор, — продолжил Джадид. — Полагаю, увидел во дворе какую-то движущуюся тень и принял ее за злоумышленника.

— Вы помните, когда это произошло?

— Несколько лет назад. Тогда вы были еще студентом.

— Неужели правда? Не припомню, чтобы слышал об этом происшествии.

— А вы и не могли о нем слышать. Руководство факультета и университета сделало все, чтобы замять это дело.

— Почему?

— Почему? — с мягкой иронией переспросил Джадид. — Да потому что ни у кого в голове не укладывалось, что солидные профессора в этом штате могут ходить с оружием. Выплыви это наружу, и скандала было бы не избежать.

— Почему в таком случае его не уволили?

— Он находился в штате. Чтобы его уволить, пришлось бы выдвинуть серьезные обвинения, а как раз этого руководство делать и не хотело. Просто потребовало, чтобы он больше не смел приходить на факультет с оружием. Он согласился, хотя и не без колебаний. Однако нет нужды говорить, что, несмотря на этот случай, никто его при входе не обыскивал.

— Он что — снова пустил оружие в ход?

— Честно говоря, не в курсе. По крайней мере никогда об этом не слышал. С другой стороны, о первом инциденте тоже знали всего несколько человек. Но если вас интересуют детали, позвоните моему племяннику Джозефу, который служит в полиции Уикендена.

— Ваш племянник — коп? — изумился я.

— Совершенно верно, — рассмеялся он. — Мой любимый племянник — фактически самый любимый из семи имеющихся, плюс две племянницы в придачу. Или вы полагаете, что всем отпрыскам мужского пола семейства Джадид вручаются твидовые пиджаки с декоративными заплатками на локтях прямо на выходе из утробы? Нет, только я один такой… хм… ученый… Ох! Кажется, я заболтался, а между тем давно должен быть на занятиях. Думаю, лучше обсудить семейные дела за ленчем. Но с Джозефом все-таки свяжитесь, если вам любопытны подробности этой истории. Этот парень нравится далеко не всем, но в любом случае человек он довольно умный и интеллигентный, и если вы не забудете упомянуть, что звоните по моей рекомендации, в лепешку расшибется, чтобы помочь вам.

— Большое спасибо, профессор. Позвольте только полюбопытствовать напоследок еще об одной вещи: когда вы говорили о паранойе Пюхапэева — это не была лишь фигура речи? У вас и впрямь есть основания так думать?

— Одним из родимых пятен советской эпохи, мистер Томм, является недоверие ко всем и вся. Рассматривая паранойю как психоз, мы не можем игнорировать и психические отклонения параноического типа, возникающие под воздействием целого ряда вполне реальных внешних факторов — таких, например, как всеобщая подозрительность. Я не знаю, к какой группе отнести Яна. В любом случае он был человеком скрытным, недоверчивым и подозрительным. Темной личностью, если так можно выразиться. С нетерпением буду ждать субботы, когда мы с вами сможем обсудить его индивидуальность более детально.

Если часы являются наиболее точным указателем времени, то чувствуют время лучше всех воры. Омар Иблис был самым ловким, а в 1154 году от Рождества Христова, когда начинается наше повествование, еще и самым неуловимым вором на Сицилии. Он старательно культивировал свою анонимность: носил выцветшие, незапоминающиеся одежды, волосы и бороду подстригал не по последней моде, но и не на старинный манер, держался не слишком далеко, но и не слишком близко от толпы, ходил не особенно быстро, но и не чересчур медленно, и никогда не выказывал внимания к вещи, которую хотел заполучить более всего. Он учился сосредоточивать максимум внимания на периферии, нежели в центре своего поля зрения. По ночам Омар тренировал память: приносил на задний двор по пригоршне камешков и сушеных бобов, затем бросал их на землю и несколько мгновений созерцал результат, потом шел домой, готовил себе обед, съедал его и лишь после этого воспроизводил по памяти узор из перемешавшихся между собой бобов и камешков. Прежде чем отправиться спать, он тренировал свое тело — лежал пластом по несколько часов без движения, попеременно напрягая и расслабляя единственную мышцу в центре ладони. При этом он старался управлять сердцебиением и контролировать вдохи и выдохи, чтобы их ритм совпадал с трелями цикад.