Анна и Сергей Литвиновы - Печальный демон Голливуда

– Что их интересовало?

– Та женщина, что соблазнила меня деньгами. Какая она. Приметы. Да в каком месте мы с ней встречались. Да в чем она одета. Да как говорила. О чем говорила. Все-все-все!

– Ну и рассказала бы им.

– А я и рассказала. А еще они говорят: вам в Москву надо, в больницу. Обследоваться. «Зачем?!» – спрашиваю. А они: «В том свертке не диктофон был – а яд! Вашу хозяйку отравить хотели». Вы простите меня, Настечка, бес попутал!

– Будет тебе, Валя, не плачь уже. А в Москву тебе действительно лучше приехать обследоваться. Давай прямо сейчас. Мы тебя с моим, м-м, бывшим мужем в хороший госпиталь устроим.

Поговорив с Валентиной, Настя отдала Эжену ключи от квартир Сени и Ника. Он сорвался, уехал, а часа через три позвонил.

– У Николая, слава Богу, ничего не нашли. А вот у Арсения, представь себе, ампула имелась. Как и у тебя: под кроватью, в изголовье. Поэтому звони в больницу: пусть они здоровье твоего Челышева проверяют на предмет радиации.

…Выяснилось, что доза, полученная Арсением, оказалась больше, чем Настина. Источник был примерно той же мощности, однако воздействовал он на мужа дольше – примерно неделю. Челышев не сомневался в том, кто принес радиоактивный изотоп в его дом: проститутка Алена, больше некому. Она единственная из посторонних была у него в студии – книжку для подружки ей, видите ли, потребовалось подписать! Выходит, девчонка не только его подставила, скомпрометировала – но и убить хотела? Или она, как и уборщица Валя, не ведала, что творит?

Известие о том, что наряду с ней отравить пытались и мужа, стало последней, пожалуй, каплей в чаше Настиной ненависти и гнева. «Как?! – думала она по поводу возможной заказчицы. – Эта сучка смела отравить меня и Арсения! Она нас преследовала, унижала, компрометировала, на самое святое посягала – нашего мальчика! Да если с ней не покончить – она ведь ни за что не успокоится!»

Злоба стала ледяной. Жажда мести мучила Настю, словно болезнь.

Когда Ирина потеряла сознание в доме сестры, она решила: пришел, если выражаться высоким штилем, ее последний час. Ну, или последние часы. Рак взял свое. Он настиг ее, набросился и разорвал мозг – изнутри.

Однако прошло время, короткий зимний день сменился вечером, в окно стал стучать злой дождь – а Ирина все не умирала. Она обнаружила себя лежащей на несвежей постели сводной сестрицы, и врачиха в белом халате и огромных сапогах мерила ей давление, а потом делала укол в плечо. Потом Капитонова заметила, как розовая купюра – одна из тех, что принесла утром сестре Ирина, – перекочевала в карман к врачихе и как немедленно после этого настроение последней резко повысилось, а отношение к больной и сиделке переменилось явно к лучшему. Затем Ирина Егоровна слышала обрывки разговора Марины с докторицей: «Вегетососудистая дистония… Гипотония… Да, давление девяносто на пятьдесят – очень, очень низкое… Гранаты, куриный бульон, пятьдесят граммов коньяку не возбраняется…» Ей хотелось воскликнуть: «Какая дистония, какой коньяк – я умираю, у меня рак!» – однако слабость была такая, что даже одного слова вымолвить непослушными губами не получалось.

И почти немедленно Ирина заснула – а когда проснулась, снова был день, а она оставалась жива. Так прошло время. Как впоследствии рассказала Ирине сестра – целая неделя. Марина бережно ухаживала за гостьей – даже, кажется, находила в своей заботе особое удовлетворение и чуть ли не призвание. Она если и пила, то самую малость, однако разговаривала с Ириной с нарочитой грубостью. Ворчала: «Ишь, приехала тут, болеть вздумала, чего ей в Америке не болелось, там и доктора хорошие, сплошная «Скорая помощь», Джордж Клуни бы тебе клизмы ставил».

Ирина Егоровна по-прежнему была уверена, что умирает, однако вопреки этому состояние ее улучшалось – видимо, опять наступила ремиссия. На третий день она уже смогла сидеть в постели, на пятый встала, а на седьмой – доковыляла до уличного туалета. Все последние дни они с сестрой проводили в разговорах – точнее, Ирина больше слушала повесть о не очень веселой жизни Марины. Житье-бытье это заполнено было постоянной борьбой с обстоятельствами и поиском пропитания – хотя и счастливых, и даже веселых моментов тоже хватало. Радости были связаны в основном с романами и мужичками, коих в жизни сестренки имелось во множестве. О сильном поле она судила цинично и с юмором. Во встречных, небольших по объему рассказах Ирины мелькали (и не избавиться было от них, хоть и не хотелось травмировать сестру) пальмы Пало-Альто, атоллы островов и крыши Парижа. И Маринка вздыхала: «Счастливая ты, Ирка, хоть и козел твой Эжен».

И в конце концов Ирина Егоровна решила, что Господь, рок или судьба дали ей очередную – уж неизвестно, какую по счету, – отсрочку. Хоть и непонятно было, на какой срок простиралось помилование, грех этим не воспользоваться. Марина вызвала такси, и Ирина отбыла к своей квартирной хозяйке, волнуясь, как бы та не выкинула ее вещи за невозвратом постоялицы. Воистину жизнь заставляет о слишком многом заботиться. Только что Капитонова-старшая готовилась перейти в мир иной, и в свете данного факта не имело никакого значения ничто материальное (и мало что моральное). А теперь ее обуяла тревога за чемодан, Ирину беспокоило, как она выглядит, а также надо было где-то искать себе пропитание.

Вещей ее квартиросдатчица не тронула, и Ирина Егоровна по возвращении на съемное жилье даже нашла в себе силы взять лэптоп и доковылять до бара с вай-фаем, проверить почту. Среди прочей корреспонденции у нее в почтовом ящике обнаружилось письмо от дочери Анастасии: «Мама, срочно приезжай в Москву, твой внук в тяжелом состоянии в больнице». Прочитав его, Ирина вдруг ощутила, как опротивел ей русский провинциальный город, и осознала, насколько срочно ей надо в Москву, – и немедленно, даже не попрощавшись с сестрой, отправилась в аэропорт и взяла билет на ближайший лайнер до столицы.

Как она ни волновалась за внучка, по приезде в Белокаменную ограничилась телефонным разговором с дочерью. Из него поняла, что жизни Николеньки ничто непосредственно не угрожает, – и тогда решила прямо из аэропорта отправиться в клинику к своему доктору Аркадию Семеновичу. Тот встретил ее шутками-прибаутками и огласил диагноз: никакой опухоли у Ирины Егоровны нет! Она не могла в это поверить, была ошеломлена. Она переспрашивала несколько раз. Ирина даже чувствовала себя обманутой. Но доктор был неколебим: «По моей линии вы совершенно здоровы. Не могу вам обещать еще ста лет жизни, за весь организм я не в ответе, однако чего-чего, а онкологии у вас точно нет. Я даже сомневаюсь: а была ли она? Или, может, шарлатанский катран, которым ваш зятек тогда, в девяностом, вас потчевал, и впрямь стал для вас панацеей? Не могу поверить!»