Леонид Никитинский - Тайна совещательной комнаты

— Да ничего особенного, — сказал Кузякин топтавшемуся внизу Зябликову. — Погром. То ли кто-то что-то тут искал, то ли просто мародеры.

— Непохоже на мародеров, не такое место, — сказал Океанолог, заметивший, что из окна соседнего дома, из-за занавески, их кто-то уже рассматривает.

— Ладно, поехали отсюда, — хмуро сказал Майор, тоже поглядевший на соседское окно, — Не то сейчас к нам милицию вызовут и потом из присяжных выгонят всех.

Воскресенье, 9 июля, 20.00

— Вам понравилось у Марины? — спросил Рыбкин у Аллы. Сбылась его мечта: они возвращались в его машине вдвоем.

— Смотря что, — сказала Алла, — Дом безвкусный, муж бандит, а сама Ри — да, очень нравится. Она совсем неплохая девочка.

— А по-моему, совершенно пустое существо, — сказал Рыбкин, — Да и как может быть по-другому, если в таком возрасте и при полном отсутствии какой бы то ни было культурной основы вдруг падают на голову такие деньги?

— Нет, почему же, — сказала Алла, — У меня же тоже муж коммерсант. Ну да, бывший, бывший, но все же. Да мне и самой за уроки неплохо платят, и в школе…

Они проезжали очередной дачный поселок с особняками, которые возвышались над трехметровыми заборами.

— Вот у нас, например, дети в школе разные учатся, — сказала она. — Некоторые в самом деле талантливы, за других родители платят: втемяшилось им, что дети на фортепьяно должны играть… Кого-то на «Мерседесах» привозят, а кто и на метро со своими скрипочками. А поскребешь их — они все дети как дети. Есть добрые, есть злые. А за деньги не купишь ни счастье, ни талант.

— Вы правы, наверное, — сказал Фотолюбитель. — Я бы только машину себе новую купил и «Никон», а снимал бы, наверное, так же и то же самое.

— Я думаю, деньги — это только реагент, они заставляют человека проявляться. Кто жадный, становятся еще жаднее, но добрые не делаются злыми, и наоборот. Вот Стас… — начала она, но замолчала. Они стояли уже на светофоре в городе, слева и справа были новые красивые машины, и затесавшаяся между ними неизвестно зачем «шестерка» Фотолюбителя выглядела, конечно, непрезентабельно.

— И все-таки я не понимаю, — сказал он, опасаясь, как бы разговор не угас, — что вы, такая тонкая и интеллигентная, нашли в Марине. И музыку она черт знает какую слушает в своем идиотском плеере, а вы же разбираетесь в этом.

— «Тыц-тыц-тыц», — сказала Алла, — Да нет, она живая. Странно, что вы этого не видите, а вот на фотографиях, которые вы сегодня сняли, это будет видно сразу.

— Приходите ко мне их проявлять, — вдруг обрадованно сообразил Фотолюбитель, — В фотографии самое интересное — это именно процесс проявки. Не пленок, там все слишком мелко, а отпечатков. Когда опускаешь бумагу в проявитель, никогда не знаешь заранее, что у тебя получится.

— Вот как? — спросила преподавательница сольфеджио, — Ладно, приду.

Понедельник, 10 июля, 11.30

В понедельник в комнате присяжных дисциплинированно собрались все, кроме Актрисы, но даже по тому, как они собирались, Зябликов уже видел, что настроение стало другим, и он не был уверен теперь, что удастся сохранить коллегию. Выглянув в зал, он увидел только адвокатессу за своим столом и догадался, что прокурорша и Лисичка уже знают, что никакого суда больше не будет. Не было и Лудова на скамье подсудимых.

— Я отсюда на электричку и на дачу, — объясняла Алла коллегам непривычный для них свой наряд: она была в джинсах, а большую хозяйственную сумку с какой-то снедью поставила на стол, где ей тоже было не место.

— А я на работу, — сказала Роза.

— А я к нервным больным, — сказала Хинди, — А ты, Кузя? Роман будешь писать?

— Тихо! — приказал Старшина. — Мы же еще не знаем, что продолжения не будет.

Все замолчали, но нетерпеливо поглядывали за окно, где сияло летнее солнце. Им нелегко было сделать вид, что слова секретарши Оли, которая пришла сегодня без зайца с ключами, чтобы объявить о трехнедельном перерыве, стали для них неожиданностью. И атмосфера этой комнаты, иногда такая нервная, но в чем-то уже и своя, уютная, сразу же отсюда выветрилась, и теперь это было уже просто казенное помещение в судебном присутствии.

— Виктора Викторовича увезли ночью на «скорой», — объяснила секретарша. — Но он про вас помнит. Может быть, он даже выйдет из больницы раньше, у него язва нервная, она хорошо лечится… — Хинди согласно закивала. — Сейчас я провожу вас в административное крыло, только надо идти всем вместе, там пропускная система, и вы получите зарплату за месяц, который вы здесь уже проработали. Виктор Викторович позвонил и договорился, что и те три недели, что он будет в больнице, вам тоже будут платить.

Последнее объявление заставило оживиться и повеселеть всех, и даже Анна Петровна немного приободрилась. Они потянулись гуськом, как первоклассники на экскурсию, за Олей по длинным судебным коридорам к кассе в административном крыле здания и выстроились там послушно в очередь у окошка.

— Давайте уж вы вперед, — сказала Роза Анне Петровне, но Оля объяснила, что они внесены в ведомость по номерам, и велела выстроиться в таком же порядке.

Они стали по очереди получать деньги, расписываясь в ведомости. Кто-то старался отвести глаза, а кто-то и подсматривал, хотя определить полученную на руки сумму со стороны можно было только приблизительно, если не подглядывать в ведомость. Журналиста, стоявшего вторым, удивила сумма, за которую расписался Старшина: около двадцати тысяч, это, следовательно, и был его средний заработок, а ведь все считали Майора просто военным пенсионером. Сам безработный Журналист скромно расписался за три с половиной тысячи, как и «Гурченко». Алла, стоявшая в затылок Слесарю, видела, что он получил двенадцать тысяч, не так уж, выходит, плохо он зарабатывал у себя на заводе, у нее-то сумма была поскромнее. Шедшая следом Ри с важным видом расписалась за пятнадцать. Как ни загораживалась рукой Роза, всем было ясно, что она получила целую пачку банкнот, и это было несправедливо, тем более что она и из комнаты присяжных продолжала руководить своим оконным предприятием. Сразу от кассы она убежала на фирму, только переспросив у Старшины, есть ли у него номер ее телефона.

Против фамилии Актрисы, чьи деньги так и остались в кассе, Океанолог увидел в ведомости стандартные три с половиной тысячи, сам он получил свои солидные пятнадцать, Рыбкин — двенадцать, которые он тщательно пересчитал и только потом расписался. У Хинди вышло всего девять, а у Петрищева опять три с половиной, как и у Ивакина, который только хмыкнул, сунув эту недостойную игрока сумму комком в карман. У Анны Петровны, которая была сильно разочарована, потому что столько же она получила бы и в химчистке, тоже был минимум.