Леонид Левин - Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов)

В Алушту входили со стороны парка, успевшие уже обсохнуть. Растворялись, смешивались с толпой курортников. От набережной поднимались к старому базару где так чудесно пахло жарящимися у грузин шашлыками, кипящими в масле чебуреками, где на длинных столах нежадные крымчане отдавали перед закрытием рынка задешево мясистую черешню всех невозможно красивых расцветок от темнобордовой до прозрачножелтой с темным пятнышком просвечивающейся сквозь кожицу косточки. Лежали горками чуть подвялая от солнца, немного давленная малина, сочная клубника, красная смородина-паричка, пряно пахнущие малосольные огурчики. Лезла наружу из бочонков и банок хрустящая на зубах белейшая квашеная капуста с розовыми прожилочками морковки, темнокрасными зрачками клюковок. Валялся нераспроданный, связанный пучками за зеленый гребень красно-белый редис, украшали прилавки стройные сочные перья зеленого лука-порея, крепенькие молодые огурчики, здоровенные багровые налитые до треска помидоры и, конечно же, вареная с солью янтарная кукуруза в початках.

В лавках прилепившихся по периметру рыночного забора молдоване торговали молодым, рубиновым вином на разлив. Лешка с Клавдей шумно и бестолково торговались, пробовали, заливая соком подбородки, шеи, майки и в конечном счете покупали все подряд, не скупясь, не жалея отпускных, подъемных и всех остальных попавшихся в руки денег. Жили не думая о завтрашнем, одним праздничным, хмельным словно базарное вино, сегодняшним днем.

Купленое, если не съедалось сразу, укладывалось в сетку-авоську с которой плавали на охоту, просто другой у них не было в помине. Никто не занудничал, не учил жить, не инструктировал, не напоминал об экономии, не объяснял, как и что необходимо делать. Первый совместный отпуск. Первое лето в Крыму.

Смеясь и вспоминая всякое разное смешное увиденное в городе, брели под закатным солнцем обратно к стойбищу, залазя по-очереди в авоську и зачастую приносили ее уже совершенно пустой. На аппетит не жаловались.

Возвращались уже чернобархатной, полной звездами, луной и волшебством, южной ночью, тихо пересекали колышущуюся в неподвижной воде моря лунную дорожку. Поднявшись к полатке разжигали на обрывчике в специально выкопанной ямке-очаге костерок и готовили дневную добычу, вытянутую с куканом из воды, нанизав предварительно на очищенные от коры веточки. Ели под скрипы и трели сверчков, цикад и жуков белое нежное мясо морских тварей, запивали вином или, если повезло, пивом. Затем мыли в море посуду и скинув то немногое, что считалось одеждой, лезли в море - принимать вечернюю ванну...

Молочно-теплая, теплее воздуха, вода нежно обнимала тела, укрывала покрывалом пологой волны. Только бестыдница луна бестрастно направляла в их сторону дорожку холодного белесого света от которой никогда не удавалось отвертеться.

Утомившись и насытившись друг другом, выскакивали из воды и держась за руки карапкались к палатке, давая на ходу зароки немедленно укрыться и лечь спать, не лезть, не приставать с глупостями, стать человеками и поднявшись завтра пораньше, на самой-самой зорьке, многое успеть. Осуществить задуманную культурную программу. Например сесть на троллейбус и отправиться в Воронцовский дворец, или на теплоходике поплыть в Ласточкино Гнездо. Увы. Благим намерениям не суждено было реализоваться в действительность ... В палатке они вновь совершенно нечаянно касались друг друга сначала несмело, коньчиками пальцев, затем... Никуда они конечно не поехали и не приплыли...

По утрам их настойчиво будило солнце, но они дружно переворачивались на животы, натягивали на уши одеяла и только перебранка окончательно проснувшихся чаек и прочей пернатой вольницы заставляла вскочить и размахивая вогкими полотенцами лететь по склону вниз, к морю...

Дикий пляж позволял обходиться без одежды, отбросив с первых дней условности цивилизации. Клавдя так разошлась, что вообще закинула в угол палатки полиэтиленовый пакет с набором египетских натурального хлопка трусиков неделек и купальников. Даже отправляясь в Алушту она отважно натягивала обрезанные по самое немогу шорты на голый, коричневый от загара задик, а сверху накидывала старую, еще с гражданки лешкину ковбойку, не застегивая, а завязывая ее под грудью, демонстрируя всем загорелый плоский живот с впадинкой пупка.

Такой экставагантный наряд жестко притягивал взгляды встечных курортных мужиков, потных, усталых от очередей в пельменных, обремененных толстыми бабами в несвежих халатах, нагруженных зонтами, сумками, подстилками и детьми. Их прямо тянуло, выгибало заглянуть в разрез ковбойки где наливными яблоками покачивались ничем не стянутые холмики грудей. Курортные тетки злились, багровели, одергивали благоверных, таращились недобро, нехорошо шипели вслед.

Лешка любовался подругой и прощал бабам вполне обоснованную ревность, а их мужикам - невольное восхищение и неадекватное поведение балансировавшее на грани легкого помешательства.

Он на себе познал чары и волшебство Клавдиного тела в самый первый день, когда, умаявшись после пешего перехода с рюкзаками и палаткой за спиной, хлопот с разбивкой лагеря, копкой очага и импровизированного холодильника, они поздно ночью улеглись каждый на своем матрасике, смущаясь, подтянув одеяло под подбородок и пожелав чинно друг другу спокойной ночи.

Может показаться удивительным, но хорохорясь, попивая в компании друзей пивцо и потягивая сигаретки они оставались дремучими, неопытными девственниками, хоть и с некоторой теоретической подготовкой. Негде им было уединяться, ни в Клавдиной развалюхе, где пополам с сестричкой делила комнатенку еле вмещавшую две кровати, ни в шикарной Лешкиной изолированной квартире, где вечно кто-то ошивался из предков, а при входе в дом сидела с вечным вязанием гроздь старушенций-доносчиц. Целовались, обжимались по темным углам, в задних рядах киношек, раз попробывали поддавшись зову плоти пробраться на подвернувшийся пустой чердак, но не выдержали, сбежали от стойкого непередаваемого запаха смеси птичьего, кошачьего и мышиного помета.

В ту ночь лежали рядом, впервые, не зная толком с чего начать... Притворялись спящими, а сон не шел... Дыхание выдавало. Сердца стучали словно напольные часы в ночном доме, стук носился по палатке, искрился наэлетризованный желанием воздух, сотканый из из серебрянных струн лунного света.

Клавдя, сработала женская натура, не выдержала первой. Медленно-медленно стянула. скинула на брезентовый пол покрывало. Открылась ему, доверилась жадному взгляду. Вся. Прекрасная, словно алебастровое изваяние, таинственно выгравираванное в полутенях и штрихах.... Словно в замедленной фильме, не открывая глаз, полуприкрытых дрожащими невесомыми ресницами, протянула к Лешке руку и, скомкав в кулачке угол ткани, сдернула старое одеяльце. Невообразимо нежно провела пальцами по груди, изгибу бедра, животу. Ощутила ответный трепет возбужденной плоти, взяла. мягко обхватив ладошкой... Оседлала. Сама направила, приняла... Потом легкое, упругое сопротиление, вскрик, стон, невообразимое счастье, прерванное впрочем ее вполне трезвой просьбой поберечь...