Дэвид Линдсей - Наваждение

Изабелла встала и побрела к двери.

— Вы в состоянии дойти до шоссе? — странным тоном спросил Маршел.

Она остановилась и оглянулась на него.

— Похоже, у меня нет другого выхода.

— Да, это верно. К сожалению, не могу вас проводить, поскольку должен безотлагательно заняться этим ужасным делом. Сколько времени вам потребуется, чтобы той же дорогой выйти за пределы поместья?

— Не знаю… минут десять…

— Я засеку время и посижу здесь десять минут, потом пойду к Прайди. Идите в направлении Стайнинга и, если доберетесь туда раньше, чем я успею вас захватить, подождите у станции. Все ясно?

— Да, Маршел.

— Между прочим, как вы добрались сюда?

— Наняла автомобиль в Уэртинге. Но я вышла и отпустила водителя, не доезжая до поместья.

— Хорошо, а теперь лучше идите.

Усевшись в освободившееся кресло, Маршел вытащил часы. Изабелла заколебалась, будто собираясь еще что-то сказать, но потом, видимо, рассердилась на собственную слабость, выпрямилась и уверенно пошла прямо к двери.

Ровно через десять минут Маршел встал, покинул дом и пошел по аллее к привратницкой.

Только около четырех они с Изабеллой возвратились в «Гонди». Изабелла сразу ушла в свою комнату. Маршел отыскал миссис Мур и без обиняков сообщил ей, что по взаимному согласию помолвка расторгнута. За разъяснениями он отослал ее к Изабелле. Миссис Мур сильно расстроилась и все-таки проявила достаточно здравого смысла, чтобы, не выяснив мотивов, пытаться его переубедить. Она пожелала ему всяческих успехов и со слезами на глазах попросила, по крайней мере, не исключать возможности переговоров в будущем. Однако он отказался дать какое-либо обещание и вообще отказался говорить на эту тему… На ночь остался в отеле, поужинав, сразу удалился к себе. Утром он собрался, оплатил счет и, не попрощавшись с миссис Мур, на своем автомобиле уехал в Лондон.

Дознание состоялось во вторник. Маршела, как единственного очевидца, вызвали для дачи показаний, хотя и чисто формально: в медицинском освидетельствовании значилось, что смерть наступила вследствие кровоизлияния в мозг, на основании чего присяжные вынесли соответствующее решение. Изабелла в качестве свидетеля не привлекалась.

В середине недели миссис Мур и ее племянница, как и собирались, возвратились в Кенсингтон. Изабелла отказалась обсуждать с тетей случившееся и перестала встречаться со своими друзьями. Бланш вела себя очень тактично: она не писала ей и не навещала — только регулярно присылала миссис Мур цветы и трогательные записки; Изабелла была благодарна ей… Через несколько недель Изабелла и миссис Мур уехали на Ривьеру.

Вскоре Бланш решила, что настало время возобновить переписку с подругой. Изабелла согласилась, хотя и без особого энтузиазма. Первые письма были деликатными и нейтральными, позже Бланш все чаще и чаще начала упоминать Маршела. Сначала Изабелла сочла упоминания случайными, непреднамеренными нарушениями хорошего тона, но вскорости она поняла: Бланш слишком настойчиво и упорно развивает свой замысел, чтобы можно было сбросить его со счетов. Сама Изабелла подобные упоминания оставляла без ответа.

Наконец пришло время возвращаться домой. Был март. «Мне надо бы прояснить для себя ситуацию, Белла, — писала подруга. — В последние дни мы часто видим Маршела. Если вдруг ты случайно встретишь его в нашем доме, могу я быть уверена, что у тебя достанет корректности?..»

Изабелла написала в ответ: «…Если Маршел сможет вынести мое общество, то и я, несомненно, примирюсь с его присутствием…»

Получив письмо, в тот же вечер Бланш показала эти строки Маршелу. Он густо покраснел.

— Итак, что мне ответить? — спросила Бланш.

— Напиши, что я же, в общем-то, не дикарь.

— И все?

— По-моему, нам лучше не торопиться и продвигаться потихоньку, шаг за шагом.

Бланш улыбнулась и дружески сжала его руку.

Первая четверть двадцатого века. Девушка, еще не отринувшая викторианских традиций, но уже смело глядящая в пустое безвременье грядущих десятилетий, жаждет романтической страсти. Ее патронессы — в данном сюжете подруга и тетушка — говорят: выбирай мистера Маршела Стоукса, любезная «красная шапочка», и он проведет тебя по жизненной тропе в дом, где ты когда-нибудь станешь бабушкой. Серый волк Джадж, который чуть было не погубил любопытствующую девицу в макабрической стране троллей и смертельной весны, терпит суровое и заслуженное наказание. Изабелла спасена, и последняя страница вселяет надежду на счастливое, то есть брачное, окончание драмы.

Персонажи романа — люди скучные и ничем особенно не примечательные. Это принципиальная психологическая пуанта всех сочинений Дэвида Линдсея, что весьма справедливо отметил знаменитый писатель Колин Уилсон в статье «Дэвид Линдсей — романист и мистик»: «Удивительна все-таки способность Линдсея столь терпеливо описывать скучных людей. Ведь хороший романист испытывает острую необходимость насыщать свои произведения сложными и напряженными характерами». (J. В. Pick, Colin Wilson, Е. Н. Visiak. The Strange Genius of David Lindsay, 1970, p. 76.) Ho ведь люди позитивистской эпохи принципиально скучны: значительные и знаменитые среди них транзитны, как песочные холмики, что создает на пляже капризная детская рука. Подобно тому, как возникают эстуарии, дюны, лавины, оползни, человеческие массы вздымаются, рассыпаются, нагромождаются, выявляя преходящие вершины и преходящие пропасти. Лунное притяжение, ураганы, катаклизмы, звезды превращают людей в события — тогда сгущается атмосфера интереса. Человек интересен именно в момент, когда он пересекает сферу события — до и после он совершенно неинтересен. Человеческие частицы, спрессованные в довольно однородный материал, распыляются, рассекаются, уничтожаются в беспощадном и принципиально необъяснимом энергетизме событий. Это впечатление остается после чтения любого выдающегося романа нового времени: герой «Преступления и наказания» просто взрывается от собственной тривиальности, о герое «Процесса» вообще ничего нельзя сказать. Поэтому замечание Колина Уилсона, справедливое на первый взгляд, не отличается глубиной. Отношение Дэвида Линдсея к человеческому материалу вполне холодно, вполне современно.

Но прежде всего надо немного рассказать об этом писателе, совершенно неизвестном в России.

Его судьба стерильна и страшна. Дэвид Линдсей (1876–1945) родился в Шотландии и довольно долгое время работал в страховой компании Ллойда (возможная реминисценция присутствует в данном романе). Писать начал поздно: первая книга — «Путешествие на Арктур» — вышла в 1920 году. Несмотря на недурные деловые способности, он отличался мрачностью, тенденцией к одиночеству и всякими странностями. Похоже, «черное солнце меланхолии» рано взошло над его жизненным пейзажем да так и не закатилось, ибо словом «карьера» менее всего можно характеризовать его писательство. За двадцать лет творческих усилий он создал семь романов, из которых ни один не принес даже мизерной популярности, даже намека на успех. И поскольку «человеческое», очевидно, не чуждо даже элитарному писателю, Дэвид Линдсей — судя по отзывам его немногих друзей — очень тяжело переживал свою катастрофическую неудачу. Одинокий, отчужденный, надменный, нервический, ранимый, он и умер-то весьма оригинально. При одной из последних бомбежек в 1945 году единственная бомба, сброшенная на город Брайтон, угодила в его ванную комнату, когда он принимал душ. Хотя бомба и не взорвалась, Линдсей не смог оправиться от шока и вскорости скончался. Неукоснительно злая судьба поставила точку, вернее, восклицательный знак в конце его земного бытия. И что дальше? Полностью неожиданно этот автор стал «классиком научной фантастики» — потому, вероятно, что действие «Путешествия на Арктур» происходит на другой планете. Странный финал для визионера, которого Колин Уилсон, несколько поморщившись, все-таки нашел необходимым сравнить с Мильтоном и Блейком.