Михаил Литов - Московский гость

Вдруг рядом мелькнул Петя Чур, и влюбленный артист успел схватить его за рукав пиджака.

- Петя, как хорошо, что я встретил вас! - воскликнул он. - Помогите мне! Я совсем потерял голову... я так люблю ее, что теряю расудок...

- Ну-ну, дорогой, - Петя Чур поблажливо усмехнулся, - возьми себя в руки, не расслабляйся. И чего сопли распустил? Мужайся, парень!

- Может быть, вы даже понимаете, о ком я говорю, догадываетесь... Ах, черт! Я сам не свой... И мне необходима хоть какая-то ясность в этом вопросе... Я о ней, Петя...

- Я понимаю и знаю, - важно кивнул чиновник, - и не могу не одобрить твой выбор, Антоша. У тебя отменный вкус.

- Вы поможете мне? Я ведь не прошу многого, мне бы только немного побыть с ней, почувствовать, что она замечает меня, задерживает на мне взгляд...

- Это можно устроить. Ты в "Гладкое брюхо"? Я приведу ее туда. И мы здорово повеселимся.

- Благодарю вас, Петя! Вы сделали меня счастливым... Но не думайте, что я совсем бессилен и совсем сбрендил, что я мозгляк, над которым ей останется лишь посмеяться... я, конечно, готов преклоняться, я преклоню перед ней колени, исполню любую ее прихоть, потому что я уже потерял рассудок, но вообще-то я ради нее горы сверну, реки заставлю...

- Вот! вот! - Петя Чур, серьезно торжествуя, поднял палец. Наконец-то ты заговорил как настоящий мужчина. Я ждал этого. Я не сомневался в тебе, верил в тебя, Антоша. И ты заслужил...

В руке Пети Чура возникла отлично знакомая артисту печать.

- О нет! - вскричал Антон Петрович. - Сейчас это не нужно и напрочь бессмысленно, это уже ни к чему, Петя! Я перешагнул черту, но не в том смысле... я достиг благороднейшего безумия любви, и больше мне ничего не надо!

Однако этот совершенно утративший благоразумие, в страсти познавший пламенное и святое простодушие Антон Петрович был полностью в руках развлекавшегося игрой в наставничество молодого человека. И как несколько минут назад налетела и прошибла любовь к прекрасной незнакомке, к знойной мучительнице Кики Моровой, так теперь с неожиданной, не похожей на прошлые разы, тяжкой силой ударила артиста печать, которой торпедировал его лоб Петя Чур, не обративший ни малейшего внимания на протестующие жесты инициируемого. Словно молот обрушился на Голубого Карлика, и настоящий вулкан ответно взорвался в его голове. Он стоял обалдевший, пошатываясь в каком-то тихо клубящемся вокруг тумане. Петя Чур, исполнив свое дело, исчез, вместо него Антон Петрович увидел глупо ухмыляющиеся физиономии людей, не замедливших найти в нем козла отпущения, - это были господа, которые именно искали жертву, мишень для их сатиры, поскольку царившая вокруг атмосфера любви к мэру казалась им чуждой и отвратительной.

- Быстро же ты нарезался, мужик! - высмеивали они пострадавшего, как бы не замечая его трезвости и той муки, с какой он хватался за потрясенный ударом лоб. - На ногах-то еще стоишь? Раненько, видать, взялся за рюмку!

Но Антон Петрович и не думал пасовать перед ними. Любовь к Кики Моровой вышла из-под его контроля, поднялась на уровень, откуда было уже не узнать, да и не разглядеть действительность. И если он еще не сошел с ума, то уж во всяком случае отчетливо разделился на две половинки, одна из которых умильно улыбалась в небесах, а вторая, стоя на площади в окружении праздных негодяев и подвыпивших насмешников, рассказывала о величии своей страсти.

- Что вы понимаете? - кричал в исступлении земной Антон Петрович. Несчастные недоумки! Убогий люд! Низкие душонки! Я люблю! - закончил он другим, дрогнувшим голосом, уже как бы сверху, с небес.

Вдруг кто-то узнал его и не без театрального изящества подал реплику:

- Да это же Голубой Карлик, он в вертепе развлекает толстосумов, а раньше на митингах скидывался демократом!

Пока художественно опознанный бедолага выбирался из гогочущей толпы, ему отвесили пару внушительных пинков под зад. Щелкнули его несколько раз и по шее, чем-то тонким и жгучим. Это орудие позорной казни, быстро совершенной над Антоном Петровичем на площади в порядке самосуда, впивалось в кожу и проникало его всего как бы огненными стрелами, но тем сильнее - и пусть это утверждение не покажется высосанным из пальца - он чувствовал красоту и неотразимую силу своей любви. Она поднимала его над землей, и удары, которые, однако, настигали его плоть, воспринимались им как всего лишь неизбежные тернии, а то и вовсе досадные помехи на пути к совершенству.

------------

"Гладкое брюхо" готовилось к наплыву гостей. Макаронов легко провидел будущее: эти гости сначала от души погуляют на улицах и в кафе явятся, скорее всего, в непотребном виде; однако даже такое будущее устраивало Макаронова, и всякие печальные предчувствия не сбивали его со стремления встретить посетителей чистотой и блеском. Он лично участвовал в развешивании бумажных гирлянд и разноцветных лампочек, не поскупился и на живые цветы. Расставляя их на столах, словно бы осыпанный и увитый ими, Макаронов блаженно улыбался, хотя если вспомнить о его незаурядном и столь же незадачливом жениховстве, то надо признать, что с этой стороны он не имел оснований сознавать себя счастливым человеком, поскольку Соня Лубкова в последнее время решительно отошла к Шишигину, а верного жениха, своего, можно сказать, верноподданного, и вовсе не удостаивала вниманием. И все же Макаронов улыбался, как бы закрыв глаза на этот прискорбный факт. Красный Гигант и Голубой Карлик, перед выступлением подкреплявшие силы отбивными котлетками на своем обычном месте в углу, с неприязнью следили за владельцем кафе, и у них не было ни малейшего сомнения, что этот малый, уже костюмированный под клоуна, финансовый магнат, ставший притчей во языцех из-за своих смехотворных упаданий вокруг взбалмошной поэтессы, улыбается исключительно в предвкушении новых доходов. Они не в состоянии были понять счастье жизни, через которое Макаронов проходил как через дивный лес, наполненный сказочными существами и волшебными звуками музыкальных инструментов, на которых играли безмятежные, плененные красотой друг друга боги.

- Если бы я не знал о твоем болезненном пристрастии к грабежам и погромам, Леонид Егорович, - заметил Антон Петрович, - я бы сейчас с удовольствием поднял вопрос об экспроприации хозяйства этого комедианта.

- Грабежи? Погромы? - взволнованно и недовольно закудахтал Красный Гигант, торопливо заглатывая пищу, чтобы не отвечать на клевету друга с набитым ртом. - Я ограбил кого-то? Я зову к погромам? И откуда бы это взяться у меня пристрастию к насильственным мерам? Я прежде всего ученый... теоретик...

- Теория теорией, а к погромам и экспроприациям ваш брат левак всегда готов. Для чего же еще ему бузить и затевать смуту, как не для грабежей? А награбивши вволю, вы начинаете с важным и суровым видом правительственных чиновников резать друг друга.