Михаил Литов - Прощение

В слабо шевелящейся полумгле я увидел, что глаза Гулечки открыты и блестят, наполненные глубокой мерцающей темнотой и странной, волнующей мое воображение жизнью. Вот миг, которого я долго ждал, а она, стало быть, не сомневалась, что я прийду. И еще я угадал, что под простыней, которую она натянула и на подбородок даже, Гулечка совсем голая, стала быть, она, пожалуй, даже хотела, чтобы я пришел. Сердце откликнулось глухими ударами, я присел на кровать, и моя рука легла рядом с ее бедром, выпукло очертившимся под простыней.

- Я думала, ты будешь ночевать в кухне, - сказала она с покорным спокойствием, и я не поверил, что она действительно так думала, я победоносно усмехнулся и сказал, что не верю. Она глубоко вздохнула. Как от тебя несет, сказала она. - Правда? - Конечно, - сказала Гулечка, - ты пьян. А я навалился на нее, и она обвила мою шею руками, толкнулась носом в мое лицо и стала твердить, почти исступленно повторять, как бы отметая последние сомнения, что-то еще доказывая и внушая себе: ну ладно, ну ладно... - бормотала, повторяла. Она смиряла себя, соглашаясь ответить на мои ласки. Я сказал: значит... - но я не успел договорить, потому как она снова затараторила свое "ну ладно", уже даже с жаром, и вдруг осыпала мое лицо поцелуями. Скажи, сказал я, значит, любишь? - Ничего не значит, впрочем, как тебя не любить, ты же прямо с ножом к горлу пристал, как клешнями вцепился, ты не отстанешь, пока всю кровь не выпьешь, приходится любить, а как не любить, если ты всю душу вымотал и я сама не своя, я не я, тебе вынь да положь, а иначе никакого от тебя спасу, как уж тут не любить! Я опять завелся: ну а если серьезно? если без шуток, а все как есть? - Нет, послушай, ты скорее соображай, ты скорее решай этот вопрос, нашел время заниматься им, ты кончай это... - Но я должен знать, Гулечка, ты уж возьми себя в руки и постарайся ответить... - Нет, ты это серьезно? взять себя в руки? ты способен об этом сейчас? - Может быть, я именно сейчас и могу, вот только сейчас, и скажу тебе, да, скажу что-то очень важное, но сначала ты скажи, я все тебе скажу как есть, если ты скажешь, если я увижу, что ты это серьезно...

Нет, ты заставляешь меня страдать, корчиться, стонать, воскликнула она, снова обвивая меня горячими руками, томно привлекая к себе и прямо в ухо мне едва слышно, но щекотно вопя сквозь сжатые губы. Я засмеялся и завертелся от этой щекотки. Да ты, братец, сказала она, задался целью меня замучить, сокол мой ясный, свет мой ненаглядный, ну, иди же ко мне... Августа, вот так бы всегда! - провозгласил я уважительно. - Я запрещаю тебе так говорить... - Но я хочу, - сказал я, теснясь к ней, - я хочу знать, поверить, понимаешь?

- Да замолчишь ты, выродок, изверг? - Я не издеваюсь, я просто жду ответа, ты скажи, - говорил я, - скажи правду, чего ты хочешь? - Сейчас? Сейчас скажи... - Нет, ты невыносим...

- Ты этого не хотел? - вскрикнула она внезапно очень громко и даже неприятным голосом. - Этой ночи? Чтобы мы вдвоем? Ты хотел другого? ты не этого добивался? ты ли этого не добивался? Так что же ты? чего тебе еще? не хочешь меня брать? ты спрашиваешь, каким ты должен быть? - Ты меня любишь? - спросил я, немного напуганный ее криком. - Нет, - ответила она сурово, - я тебя не люблю. - Обманываешь, Гулечка, обманываешь ты меня. Люблю, сказала она угрюмо.

- Мужчина, - сказала она, твердо поместив голову на середине подушки, - должен быть опорой женщины, чтобы она могла на него положиться, не боялась никаких напастей, разных там черных дней, знала, что он выручит, защитит, потому что он добился такого положения в обществе, что ему самому уже ничто не страшно... - А на меня можно положиться? и смело ты смотришь в будущее, знаешь, что я сумею тебя выручить и защитить? - Нет, возразила она, на тебя положиться нельзя, ты неплохой парень, Нифонт, но ты не надежный, на тебя невозможно опереться. - Почему же, милая, ты разве пробовала? - Ты легкомысленный, сказала она, с тобой бывает весело, но не больше, а на одном веселье не вытянешь, жизнь, знаешь ли, сложная штучка... - А что же в таком случае с нами будет, Гулечка? Как же... вот деньги, к примеру, взять... - Послушай, не мешай мне спать... Деньги... Причем тут деньги? Не в деньгах дело. Женщине, кроме денег, многое другое разное необходимо... - Нет, ты не спи, мы сейчас... еще немного... - Ну ты и нахал, буквально сволочь. - А что же разное другое необходимо женщине? Оставь меня в покое, прошу тебя. - Хорошо, сказал я, хорошо, но только я люблю тебя и сейчас ничего не скажу, а потом, позднее, скажу обязательно, тогда и ответишь, послушай, однако, не спи, я тебя замучил, говоришь? ты уж прости, стих на меня такой нашел, что поделаешь, приходится терпеть, терпи...

-----------

Утром, в двенадцатом часу, когда мы только встали и Гулечка вызвалась приготовить завтрак, телефонные провода принесли голос, спрашивали Причемлеева, и я дипломатично ответил вопросом: это Крошка? Признаться, Крошка меня заочно весьма заинтриговал, верно, потому, что от него зависело, как скоро мы приступим к делу. Сейчас звонил не он; это был Челышев, я, правда, не узнал его, пока он не назвался, но я был рад, а отчасти и изумлен, что все так ловко и удачно складывается. Судя по его тону, он тоже изумился. Да откуда ты свалился? - все восклицал он, и я как будто видел сквозь непроницаемые телефонные расстояния, как взволнованно и, может быть, нежно трутся друг о дружку его маленькие холеные руки. Я ощутил трепет нашей былой дружбы. Я познакомился с ним в Одессе, когда он заканчивал филологический факультет, мы провели вместе немало приятных вечеров, и я тех пор я изредка получал от него письма. Настойчиво, с какой-то то ли грустью о прошлом, то ли вообще неизъяснимой меланхолией он звал меня в Калугу, где нынче обретался. То в письмах, но и сейчас то же самое: он хотел, чтобы я сегодня же ехал в Калугу. Таким образом, у меня в запасе укоренился еще один пункт.

Полчаса спустя Челышев пришел, принес две бутылки сухого вина, а Гулечка к тому времени справилась с завтраком. Ее озарила блестящая идея встретить гостя во всеоружии своей красоты, и она уединилась в комнате перед зеркалом - совершенствовать свои совершенства, - а я, воспользовавшись ее отсутствием, изложил Челышеву правду своих обстоятельств и предупредил возможные с его стороны промахи. Он был все такой же, небольшого росточка, беленький и чистенький, даже слегка бледный, все так же нервно потирал каждую минуту руки или теребил подвернувшуюся пуговицу, говорил смущенно и с трудом подбирал слова (хотя в результате получалось складно и плавно), и завел узкую аккуратную бородку. Денег у моего калужского друга при себе не оказалось, что огорчило его, кажется, даже больше, чем меня, и он тут же пустился опять приглашать меня в Калугу, суля всякие блага и излишества. Солидно кивнув, я пообещал поразмыслить над его приглашением. В Москву он приехал повидать Причемлеева, с которым издавна поддерживал дружеские отношения (через него, собственно, я и познакомился с Причемлеевым в Одессе, я что-то уже говорил об этом); вечером намеревался отбыть к жене, воспрещавшей ему ночевать вне дома, тем более в Москве, которую она считала рассадником жульничества и распутства. Челышев был отчасти и купец: привез три тусклые иконки на продажу. Накануне он звонил Причемлееву из Калуги и договорился о встрече, но Причемлеев быстро все позабыл, это на него, впрочем, похоже.