Шарль Эксбрайя - Оле, тореро!

Одновременно я понял, кто убийца и что мы с Луисом погибнем от той же руки, если я не сумею вовремя вмешаться.

Не вполне отдавая себе в этом отчет, я с самого начала смутно подозревал Консепсьон. Только она одна так любила Пакито, что до сих пор винила нас в его смерти и не прощала. Под внешним спокойствием Консепсьон таилось безумие, тем более опасное, что не выказывало никаких внешних признаков. Как она меня одурачила! От бешенства у меня потемнело в глазах, но я все же не мог избавиться от любви к этой женщине. Слишком давно родилась эта нежность и заполнила всю мою жизнь. Я знал, что не выдам Консепсьон полиции. Если понадобится, лучше убью ее собственными руками, чем стану смотреть, как ее поведут в тюрьму. И однако, я должен был спасти Луиса, а заодно позаботиться и о собственной безопасности. Но в глубине души, должен признаться, больше всего меня уязвляли даже не преступления Консепсьон, а та притворная ласка, которой она усыпляла мои подозрения. Я воспринимал это как жестокую насмешку… Но как быть? Если я выложу Консепсьон все начистоту, она станет отрицать, а я знал, что бессилен против ее очарования. В то же время, если я открою правду дону Фелипе, он будет беспощаден. Мои слабости и колебания ему неведомы. А может, попробовать скрыться от него вместе с Консепсьон?

В голове моей царил невообразимый сумбур, самые противоречивые мысли и соображения сталкивались, налетали друг на друга, сводя меня с ума. Думая о погибших друзьях, я содрогался от гнева, предстоящее выступление Луиса вселяло тревогу, граничащую с ужасом. И в то же время я трепетал за Консепсьон. Мне хотелось и избить ее, и заключить в объятия, и осыпать проклятиями, и высказать все нежные слова, так давно копившиеся в душе.

Но на мне лежала ответственность за судьбу Луиса. Надо отговорить его от выступления в Линаресе, не открывая ужасной правды. Вернувшись домой, я узнал, что Консепсьон уехала за покупками в Альсиру. И слава Богу — я не мог бы сейчас смотреть на нее, не выдав обуревавшего меня смятения. Луис отдыхал у себя в комнате. Я решил подождать, пока он проснется, а уж потом предпринять атаку. Таким образом, у меня было еще немного времени на раздумья, тем более что разговор предстоял трудный, а в случае неудачи и опасный. Не сумев внушить Луису, что ехать в Линарес нельзя, я бы лишь усилил его тревогу, добавив к ней свою собственную.

Когда Луис спустился в гостиную, по его лицу и выражению глаз я понял, что он непрестанно думал о письме. Матадор согласился немного погулять со мной, хотя и без особой радости. Обоих нас занимало одно и то же, но мы боялись в этом сознаться и шли молча.

— Надеюсь, в один прекрасный день мы все же встретимся с нашим анонимным писакой лицом к лицу, — наконец проговорил я, стараясь напустить на себя шутливо-небрежный тон (по правде говоря, мне это удалось очень плохо).

— Я тоже на это рассчитываю.

Разговор оборвался, и я лишь напрасно затронул скользкую тему. Волей-неволей пришлось продолжать:

— Наносить удар ниже пояса перед боем с быком! Вот уж не думал, что хоть один испанец способен на такую низость!

— Вот именно, Эстебанито, твое замечание доказывает, что этот подонок не принадлежит к нашим кругам. Очевидно, он ненавидит все, связанное с быками, и искать его надо подальше от поклонников тавромахии.

Я не ответил. Эгоизм, как всегда, ослеплял Луиса, и он не понимал, что со дня гибели Пакито Консепсьон терпеть не может и тореро, и быков. Я решил обратиться к самой деликатной части разговора.

— Можно предвидеть, что этот тип не остановится на полпути и до тех пор, пока ты не выйдешь на арену, не бросит попыток лишить тебя хладнокровия.

— Неважно.

— Мне бы твою уверенность!

Луис замер на месте, я же, по инерции пройдя еще два шага, вынужден был обернуться.

— Что ты имеешь в виду, Эстебан?

— То, что это анонимное письмо, — а ты можешь не сомневаться, скоро появятся и другие! — будет раздражать тебя, выведет из равновесия, и в таком случае…

— Да?

— Я думаю, было бы разумнее всего последовать совету Консепсьон и отказаться от воскресного выступления.

— Нет!

— Но, Луис, ты…

— Больше ни слова об этом, Эстебан, или я перестану считать тебя своим лучшим другом.

Вернувшись домой, мы встретили Консепсьон, только что приехавшую из Альсиры. Она приняла нас на редкость любезно. Казалось, жена Луиса пытается развеять тучи, нависшие над нашей куадрильей, и я, даже зная правду, не мог не восхищаться ее актерским талантом, хотя к этому чувству примешивался ужас.

Второе письмо Луис получил в пятницу после полудня. Столь же лаконичное, как и предыдущее, оно дышало той же ненавистью:

«Мертвые мстят. Неужто Валенсийский Чаровник позабыл об этом? Пакито придется заплатить».

Луис попытался презрительно хмыкнуть. Пока он рвал письмо с гораздо большей яростью, чем подобало человеку, не задетому за живое, я поднял конверт. Штемпель свидетельствовал, что письмо отправили вчера из Альсиры, из Альсиры, куда Консепсьон ездила за покупками! Теперь мое решение созрело окончательно.

— Луис… Оба мы с тобой знаем, как относиться к подобным вещам… Но мои нервы, видно, намного слабее твоих. Предлагаю немедленно собрать чемоданы и ехать в Линарес. Ты, по крайней мере, сможешь целый день отдыхать перед корридой, а у меня полегчает на душе.

По глазам Луиса я понял, что мое предложение полностью отвечает его собственным желаниям и что, взяв на себя тревогу, которую ему так трудно скрыть, я спас самолюбие друга.

— Ладно, Эстебан, если тебя это успокоит… — И он смеясь добавил: — Мне нужно, чтобы ты был в хорошей форме!

Консепсьон горячо одобрила наше решение.

— Пойду собирать чемоданы. Если хотите, мы сможем выехать через час.

— О нет, только не ты!

Она сделала вид, будто не понимает, в чем дело, а Луис и в самом деле ничего не понял.

— Что с тобой, Эстебан? Ты не хочешь, чтобы Консепсьон ехала с нами?

— Я думаю, что… так будет лучше.

Мне показалось, что в глазах Консепсьон блеснули слезы.

— Ты хочешь отстранить меня от ваших дел, Эстебан? — шепнула она.

С каким облегчением я влепил бы ей пощечину! А Луис продолжал настаивать:

— Почему Консепсьон не должна ехать с нами?

— Потому что мы… мы едем в Линарес…

Но она прервала мои сбивчивые объяснения:

— Я буду тебе очень признательна, Эстебан, если ты позволишь мне самой решать, что делать.

Какая дрянь!

Мы остановились на часок в Альбасете, и я воспользовался случаем, чтобы предупредить Марвина и Рибальту. Я полагал, что чем больше народу соберется вокруг Луиса, тем лучше он будет защищен от всякого рода преступных покушений. Сам я намеревался в день корриды не отходить от матадора ни на шаг. Путешествие прошло довольно тускло — разговаривать никому из нас троих не хотелось. Погруженный в свои мысли Луис с трудом скрывал нервозность, а я, замечая его состояние, все больше тревожился. Сумеет ли он взять себя в руки на арене? Консепсьон застыла в неподвижности, и только ее горящие глаза все время искали мои, словно ища объяснения. Для нее я был единственным серьезным препятствием. У Консепсьон хватило ума сообразить, что я добрался до истины. А ведь всем известно, на какие уловки и хитрости способны ради достижения своих целей люди, одержимые навязчивой идеей. Я вел машину, но мне лишь с превеликим трудом удавалось сосредоточивать внимание на дороге.