Фридрих Незнанский - Ящик Пандоры

Остальное вам известно».

18 августа, воскресенье

Генерального прокурора России вторую ночь мучила бессонница, и, приняв две таблетки снотворного, он наконец забылся тяжелым сном два часа назад. Разбуженный среди ночи настойчивым телефонным звонком Меркулова долго не мог взять в толк, почему он должен срочно ехать в свой кабинет на Кузецком мосту и сам лично допрашивать каких-то проходимцев, да еще в неположенное по закону время для допросов. Но когда до него дошел смысл спокойной меркуловской речи, он проворно вскочил с постели и, придерживая плечом трубку, открыл шкаф и стал облачаться в форму государственного советника юстиции первого класса.

Чуркин огляделся в прокурорском кабинете и без приглашения сел в кресло напротив прокурора. Генеральный сидел пригнувшись, сложив руки калачиком на столе. Сделав знак конвоирам удалиться, он всмотрелся в следователя столичной прокуратуры внимательными серыми глазами, словно надеялся снять молниеносную рентгенограмму его темной души.

— Рассказывайте,— коротко и сухо сказал генеральный.

Чуркин прекрасно понимая, что главного законника России совершенно не интересует история о покушении на драгоценную сумку с продуктами, но уже было раскрыл рот, чтобы начать возмущаться несправедливостью, проявленной по отношению к нему со стороны милицейских работников, надеясь таким образом хотя бы выиграть время, прощупать, что же явилось действительной причиной его задержания. Но вспомнил, что в приемной сидел старый криминалист Моисеев с каким-то человеком в темных очках, лица которого Чуркин не разглядел — электрический свет в приемной не был зажжен, а рассвет еще только занимался. Но вот эта плохо различимая фигура не давала Чуркину покоя, где-то он видел раньше эти потрепанные, но модные кеды. И тогда он решил воспользоваться другим приемом — отвечать на вопрос вопросом.

— О чем рассказывать товарищ генеральный прокурор?

— О самом главном. Для начала, зачем вам понадобилось убрать Турецкого?

— Мне — убрать Турецкого?!

Но генеральному эта игра была, по-видимому хорошо знакома.

— Я повторяю вопрос: зачем вам понадобилось — скажу яснее — убить Александра Турецкого? Я слушаю.

— Извините, но ведь он под машину вообще-то попал, Турецкий. И от травм скончался в больнице. Я опознание проводил. Но я действительно веду на него дело. По указанию прокурора Москвы товарища Зимарина. О злоупотреблениях и взятках. О покушении на. жизнь прокурора Москвы. Там показания были. Против Турецкого и Бабаянца. Свидетели это подтверждали. И. пленка была. Главное, показания самого обвиняемого были. Он собственноручно этот факт подтверждал.

— Что вы мне тут городите? Какие доказательства? Какие свидетели, какая пленка? Собственноручно! Это вы сварганили всё собственноручно. У Моисеева есть отпечатки ваших пальцев. Почему решили угробить честного, талантливого следователя? Чем он вам помешал? Или вернее так. Чем он помешал вашим хозяевам?

Прокурор встал из-за стола, наблюдая, как дергается Чуркин от его слов:

— Так что же прикажете с вами делать, а Чуркин?

Чуркин обвел глазами стены кабинета, как будто они могли подсказать ему выход из положения. Но стены, естественно, хранили гробовое молчание, и тогда он произнес:

— Пленка была плохая. Я ее перематывал... Она порвалась в нескольких местах... Я пользовался клеем. Безусловно, на ней мои отпечатки. Я знаю, в чем дело, товарищ генеральный прокурор. Семен Семенович Моисеев давно точит на меня зуб, не любит он нашего брата...

Прокурор сел за стол, удивленно поднял брови.

— ...Я имею в виду — русского человека. Детки-то его в Израиль собрались, "им выгодно компрометирующую информацию получить для соответствующих органов в логове международного сионизма о наших людях...

Чуркин замолк, заметив, как побагровело лицо прокурора.

— Ах ты щенок, сучонок... — прошипел он в лицо Чуркина.— А ну давай, кончай мне эту бодягу нести, говори, почему ты с Амелиным затеял эту херовину? Кому служишь, засранец?

У Чуркина отвалилась челюсть и закатились глаза, он чувствовал, что теряет сознание, нет, он просто сейчас возьмет и умрет, нельзя больше жить, если такой высокий чин бросает тебе в лицо мерзкие слова. Это конец всего, конец карьеры и жизни. Если сейчас нё ухватиться за кукую-нибудь соломинку,..

— Я все расскажу, товарищ генеральн... Товарищ Амелин меня попросил... Он сказал, что Бабаянц и Турецкий — преступники, но доказательств мало, надо помочь... Он мне дал пленку, сказал, чтобы я говорил с армянским акцентом... Я товарищу Амелину верю, он настоящий человек. А Турецкий меня в тюрьме ударил магнитофоном, вот видите, до сих пор синяк. Товарищ генеральный пр... Если они преступники, то ведь ничего страшного нет — помочь следствию, конечно, не совсем хорошо, то есть совсем не хорошо, но Турецкий при нас поставил свою подпись под признанием, и я могу под присягой поклясться, что он лично мне и товарищу Амелину во всем сам признался...

Чуркин захлебывался словами, постепенно воодушевлялся, он верил, что Амелин его поддержит, да, да, он еще вывернется из этой ситуации, какое счастье, что Турецкого больше не существует, можно ведь наговорить на мертвого что угодно, мертвые не могут опровергать его слова, не могут быть ни свидетелями, ни обвинителями.

— Я, товарищ генеральный прокур... со всей ответственностью заявляю, что Турецкий — гомосексуалист, он делал мне недвусмысленные предложения... Они с Бабаянцем состояли в любовных отношениях... Мне Турецкий сам об этом говорил...

Чуркин лихорадочно думал, что бы ему еще такого сногсшибательного придумать про Турецкого, и он незаметил, как государственный советник нажал на кнопку звонка. Он снова что-то говорил и говорил, пока не заскрипела дверь и в комнату кто-то вошел, остановившись у дверей. Это был тот самый, в темных очках, сосед Моисеева в приемной прокурора России. Только сейчас держал он очки в руках, и Чуркин долговглядывался в незнакомые ему усики, бритую голову и белую нашлепку на виске. Потом тело его начало обмякать, потеряло человеческие формы," и следователь по особо важным делам вместе с креслом повалился на пол.

— Какое счастье, Константин Дмитриевич, какое счастье, что это вы... Только почему же вас подняли среди ночи ради такой безделицы? Вы прекрасно понимаете, что я не хочу ничего скрывать. Да, грешен, грешен, а кто совершенен, Константин Дмитриевич? Супружница моя отбыла на юг, женщина она в летах, сами понимаете, а я еще полон сил и энергии. Вы же понимаете, я же понимаю, что сделали налет наши мальчики, молодцы, хорошо обставили, девочек специально в красных галстучках прислали, цыпочек пятнадцатилетних, человечкам теперь туго придется, как мы с вами знаем — насильственное понуждение несовершеннолетних к вступлению в половую связь, или уж как там записано в наших с вами законах... Как говорится, не пью, не курю, а вот с девочками черт попутал... Да что я вам объясняю, Костя, мы с вами не один пуд соли вместе съели, какие дела раскручивали! Ты меня из этого дела устранишь, конечно, негоже нам наш мундир марать ерундой-этой, а человечков я вам по пальцам перечислю, кто это заведение посещал за последний год. Дельцы бывшей теневой экономики, ныне двигающие нашу страну по пути к капитализму, надо их к ногтю. А я — что ж? Случайно заброшенный судьбой в эту- увеселительную процедуру, лишенный женской ласки строгий блюститель законности...