Арнальд Индридасон - Голос

— У него в номере были кассеты с детской порнографией. Хранение подобного рода вещей запрещено. У нас есть свидетель того, что он просматривал эту гадость. Арестуем его за порнографию, а там посмотрим. Я не хочу, чтобы он отправился прямиком в Таиланд. Нам нужно выяснить, когда он уходил в город в день убийства Гудлауга. Заставим его попотеть еще немного в камере, а дальше — по обстоятельствам.

Большую часть ночи Эрленд просматривал записи.

Он перематывал пленку, когда на ней никого не было. Как и следовало ожидать, наибольшее оживление в банке царило между девятью утра и четырьмя пополудни, а потом оно заметно спадало, особенно после закрытия двух сувенирных магазинов в шесть часов вечера. Вход в отель был открыт круглые сутки, там располагался банкомат, которым иногда пользовались до поздней ночи.

Эрленд не обнаружил ничего примечательного в день, когда Гудлауг был найден мертвым. Людей, проходивших через вестибюль, было видно достаточно четко, но Эрленд никого из них не узнал. Когда он проматывал в ускоренном темпе пленку с ночной записью, люди вбегали в дверь со скоростью молнии, останавливались у банкомата и снова убегали. Некоторые из них проходили в отель. Он внимательно рассматривал этих людей, но не мог их связать с Гудлаугом.

Он обратил внимание на то, что этим выходом пользовался гостиничный персонал. Эрленд увидел старшего администратора, и толстяка-директора, и несущуюся вприпрыжку Осп и подумал, что она, похоже, рада убежать после работы домой. В одном кадре он различил Гудлауга, пересекавшего вестибюль, и остановил пленку. Это было за три дня до убийства. Он был один, медленно прошел перед камерой, взглянул на дверь банка, повернул голову, посмотрел в сторону сувенирных магазинов и снова исчез в отеле. Эрленд отмотал пленку назад и просмотрел запись с Гудлаугом еще раз, потом еще раз, и еще, и так четыре раза. Странно было видеть его живым. Эрленд остановил пленку на том месте, где Гудлауг заглядывал в банк, и принялся разглядывать его замершее на экране лицо. Так вот этот некогда юный хорист во плоти, человек, обладавший в свое время ангельски нежным детским голосом. Мальчик, своим пением заставивший Эрленда погрузиться в глубину самых болезненных воспоминаний.

Раздался стук в дверь, Эрленд выключил проектор и открыл Еве Линд.

— Ты спал? — спросила она и проскользнула мимо него. — Что это за пленки? — Ева Линд показала на стопку кассет.

— По делу.

— Продвигается?

— Нет, никак.

— Ты поговорил со Стиной?

— Со Стиной?

— Ну, Стина, о которой я тебе рассказывала. Ты спрашивал о проститутках в отеле.

— Нет, я не говорил с ней. Скажи-ка мне вот что. Не знаешь ли ты такую девушку, твоего возраста, по имени Осп, которая работает в этом отеле? У вас схожие взгляды на жизнь.

— Что ты имеешь в виду? — Ева Линд предложила отцу сигарету и огоньку и плюхнулась на кровать.

Эрленд сел у стола и посмотрел в окно, в непроглядную темноту ночи. Два дня до Рождества, подумал он. Потом все встанет на свои места.

— В плане негатива, — сказал он.

— Ты находишь, что я до такой степени отрицательна? — усмехнулась Ева.

Эрленд не ответил, и Ева, фыркнув, выпустила клубы дыма через нос.

— А ты, можно подумать, цветешь от счастья, — буркнула она.

Эрленд улыбнулся.

— Я не знакома ни с какой Осп, — сказала Ева. — Какое отношение она имеет к делу?

— Она не имеет отношения к делу, — ответил Эрленд. — То есть я так думаю. Осп обнаружила труп и, похоже, знает кое-что о том, что творится в этом отеле. Неглупая девочка. За словом в карман не полезет, да еще и покусает. Немного тебя напоминает.

— Я не знаю ее, — повторила Ева Линд.

Потом она молча уставилась прямо перед собой в пустоту. Эрленд смотрел на нее и тоже молчал. Так постепенно наступила ночь. Иногда им нечего было сказать друг другу. Иногда отец с дочерью бурно выясняли отношения. Но они никогда не говорили о том, что не имело для них значения. Никогда не обсуждали погоду или цены в магазинах, политику или спорт, моду и прочие подобного рода темы, на которые люди тратят уйму времени. В их глазах это была лишь бессмысленная болтовня. Только их прошлое и настоящее, семья, которая никогда не была семьей, потому что Эрленд бросил их, печальная история Евы и ее брата Синдри, ненависть их матери к Эрленду — только это имело для них значение, давало им темы для разговоров и питало их отношения.

— Какой подарок ты хочешь на Рождество? — вдруг нарушил тишину Эрленд.

— Подарок? — удивилась Ева.

— Ну да.

— Мне ничего не нужно.

— Что-то тебе все-таки да требуется.

— А что тебе дарили на Рождество, когда ты был маленький?

Эрленд задумался. Он вспомнил о варежках.

— Всякую мелочь, — ответил он.

— Мне кажется, что мама всегда дарила Синдри больше подарков, чем мне, — проговорила Ева. — Потом она вообще перестала делать мне подарки. Говорит, что я все продаю за дурь. Однажды мама подарила мне кольцо, которое я загнала. А твой брат получал больше подарков, чем ты?

Эрленд почувствовал, как осторожно Ева пытается достучаться до глубин его души. Чаще всего она брала быка за рога и сбивала его с толку своей прямотой. В других случаях — гораздо реже — она как будто хотела проявить деликатность.

Когда Ева лежала в реанимационном отделении в глубокой коме после того, как потеряла ребенка, врач посоветовал Эрленду почаще бывать у нее и говорить с ней. Вполне возможно, она услышит его голос и ощутит его близость, хотя и неизвестно, доходит ли до нее смысл его слов. Среди прочего Эрленд поведал тогда Еве историю исчезновения своего брата на горном плато и собственного спасения. Когда Ева пришла в себя, она переехала жить к нему. Эрленд поинтересовался, знает ли она, о чем он говорил ей в больнице, но она ничего не помнила. Однако он возбудил ее любопытство, и Ева приставала к отцу, требуя повторить все заново. Раньше Эрленд никогда и никому не рассказывал эту историю. Прежде он не говорил с дочерью о своем прошлом, и Ева, неустанно призывавшая его к ответу, чувствовала, что стала чуть ближе к отцу, что теперь может чуть лучше разобраться в нем, хотя и осознавала, что до полного понимания ей пока очень далеко. Оставался еще вопрос, мучивший Еву все время, доводивший ее до бешенства и злости на отца и задававший тон их бесед больше, чем что-либо другое. Разводы — дело вполне обычное, Ева отдавала себе в этом отчет. Люди постоянно разводятся. Одни разводы более болезненные, чем другие. В результате люди прекращают общаться. Ева понимала это, и тут ничего не скажешь. Но она почему-то никак не могла уяснить себе, из-за чего Эрленд покинул своих детей. Почему не проявлял к ним никакого интереса после ухода. Почему пренебрегал ими все время, пока Ева сама не разыскала его, одинокого, в темной квартире. Ева постоянно обсуждала это с отцом, но до сих пор не получила ответов на свои вопросы.