Вилли Корсари - Из собрания детективов «Радуги». Том 2

— Профессор вчера читал лекцию на эту тему, а на лекции, кажется, был Ривьера, — объяснил первый болван в полицейской форме второму болвану в полицейской форме.

— А-а, — воскликнул второй болван, и по его лицу было видно, что он ничего не понял. — Ну и какое на вас Ривьера произвел впечатление?

Да никакого, ровно никакого, этот тип совершенно nondescript [20] He поддающийся описанию ( англ .). . Да к тому же, когда рядом была Шейла, разве мог на него произвести впечатление этот зануда! В довершение всего пришлось объяснять этим двум фараонам, что такое nondescript; они ровным счетом ничего не понимают — нули, абсолютные нули! Потом они снова принялись допытываться, что он делал в решающие пять или десять минут, где был и с кем, почему он вернулся в кафе и что означает на диалекте «чапапуэр».

— Что же еще, как не эту штуку? — сказал американист Бонетто, взяв со стула шапочку капеллана.

Он щелкнул пальцем по куполообразной шапочке, чтобы показать, насколько метко название «чапапуэр».

— Чапа, — перевел он, — означает «catch» — хватать, ловить. Пуэр — пыль, dust. Пылеуловитель, сложное слово.

— Любопытная реликвия, — сказал второй сор. — А когда вы вернулись за ней в кафе, вы никого больше не встретили по дороге?

Да что это, допрос с пристрастием? Неужели они не понимают, что имеют дело не с наемным убийцей из «Коза Ностр а», а с уважаемым профессором Феличе Бонетто?

— Нет, никого. I'm absolutely certain [21] Я в этом абсолютно уверен ( англ .). .

Пусть эти два доморощенных детектива только попробуют задержать его как material witness — важного свидетеля. Они требуют showdown — откровенного признания. Что ж, он готов позабавиться над ними. Всколыхнется вся Америка, разумеется наиболее уважаемые люди Америки, которые прекрасно его знают. Письмо протеста в «Нью-Йорк тайме» вряд ли доставит большое удовольствие этим двум макакам. Письмо подпишут Сол Беллоу, Ноам Хомски, Джоан Баэз, доктор Спок, священник Абернети, его друзья и друзья его друзей — человек сто в общей сложности. А в Европе письмо подпишут Сартр и Симона де Бовуар и в знак солидарности Моравиа, Пазолини, Марпиоли… Нет, Марпиоли, после того, что произошло между ними, не подпишет.

Сердце у американиста Бонетто радостно забилось.

— Итак, — сказал он, стараясь не выдать своего волнения и остаться вполне cool, — могу я быть свободным или же должен считать себя задержанным?

Двое cops недоуменно переглядывались, а он, затаив дыхание, в упор смотрел на них. Его ждало удивительное приключение! Незаконный арест, заключение в сырой, зловонной камере. Сведения об этом просочатся на волю, и волна возмущения захлестнет Новый и Старый Свет. Комитет «В защиту Бонетто», крики демонстрантов, заполонивших площади, «Свободу Бонетто!»… О, какой день, какой прекрасный день! Ну разве это не дар судьбы: сначала чудесная встреча с Шейлой (она, конечно, организует митинг у тюрьмы «Нуове»), а теперь, теперь!…

— Нет, профессор, — ответил один из фараонов, — мы вызвали вас сюда только для дачи показаний.

— Необходимых для следствия?

— Да. Но это вопрос нескольких…

— Иными словами, если бы я сейчас захотел уйти, то не смог бы?

— Мы попросили бы вас остаться на время. Но едва будет составлен протокол…

— Короче говоря, вы меня не отпускаете?

— Так где вы находились в момент…

— О'кэй, о'кэй, не отпускайте, — сказал американист Бонетто, и глаза его вновь радостно блеснули. Он зримо представил себе, как Марпиоли, совершив харакири, от зависти съедает собственную печень.

— Похоже, он не слишком травмирован происшедшим, — сказал Сантамария Де Пальме, как только они вышли из кабинета. — Я бы сказал, вид у него скорее довольный.

— А ты не думаешь, что это нарочно? — предположил Де Пальма.

— Что ж, если он не хочет давать показаний, от которых нельзя было бы отпереться, то это способ не хуже любого другого.

— Лучше любого другого. К тому же я не уверен, что он не прикидывается дурачком — в случае чего эксперты признают его умственно неполноценным. Учти, он был знаком с Гарроне.

— Надо проверить, есть ли у него алиби во вторник вечером.

— Проверю, — сказал Де Пальма. — Но пока дам ему немного поостыть, а сам займусь американкой. Будем надеяться, что тем временем нервный шок пройдет, иначе толкового протокола не составить.

— Должно быть, это у него осталось со школьной скамьи, с экзаменов, — предположил Сантамария.

— Экзаменационный невроз. Со мной тоже бывало нечто подобное, — заметил Де Пальма. — Так синьором Кампи ты сам займешься?

— Увы, да. Пренеприятный экзамен, — со вздохом сказал Сантамария.

— Незачем меня поддерживать, — сказал землемер Баукьеро. — Я не боюсь мертвецов. Когда я увидел убитого Гарроне, я был один и в обморок не упал.

Полицейский нехотя отпустил его руку, санитар морга откинул простыню.

— Нет, я его не знаю, — сказал Баукьеро, внимательно оглядев мертвеца. Он обошел труп с другой стороны и снова посмотрел на восковое лицо. — Нет, ни разу не видел. Его что, убили?

С левой, согнутой в локте руки у Кампи свисал плащ из тонкой, светлой, прорезиненной ткани. Подойдя к Сантамарии, Массимо взглянул в окно и сказал:

— Сейчас, я вижу, светит солнце. А утром, если помните, небо хмурилось.

Лицо у него было усталое, осунувшееся, но на быстроте реакции усталость явно не отразилась. Одной-единственной фразой он заставил Сантамарию гадать, что же за ней кроется, где тут подвох?

Сантамария снова и снова пытался понять, кто перед ним — дьявольски хитрый, расчетливый игрок, неисправимый комедиант или дружелюбный, ироничный туринец, немного сноб.

— Да, погода для июня необычная, — ответил он, твердо решив вести допрос, а не беседу. — Дайте плащ мне.

Он протянул руку.

— О, не беспокойтесь! Я его брошу на стул.

— Нет, я хотел бы на него взглянуть, если не возражаете, — сказал Сантамария.

Кампи отдал ему плащ. На лице у него появилась горестная улыбка, точь-в-точь как у Анны Карлы во время его официальной беседы с ней. Что это? Согласованная заранее тактика? Условности высшего круга?

— Знаете, это из-за пестика от ступки, — сказал Сантамария, разворачивая плащ и делая вид, будто его изучает.

— Понимаю, я мог спрятать пестик в кармане.

Сантамария не поддался на эту печаль и безысходность в голосе.

— А что здесь?

— Перчатки. Можете взять их. Кстати, если вы хотите произвести в моем доме обыск…

— Пока еще до этого не дошло, — сказал Сантамария.

— В любом случае вы там ничего не найдете. — Правда, сказал он это без всякого вызова. — Я сам Лелло не писал, а несколько открыток и записок, которые за три года получил от него, выбросил. Стараюсь избавляться от лишних бумаг.