Юлиан Семенов - Пресс-центр. Анатомия политического преступления

На втором листке сообщалось, что Мари Кровс — журналистка из Гамбурга, аккредитована при Пресс-центре, там же, где работал Лыско.

Степанов пожал плечами.

— А какое все это имеет отношение к Парижу, если не считать, что бедный Лыско — наш гражданин?

— Непосредственное, — ответил Андреенко. — Сегодня утром мне доложили, что кто- то, назвавший себя доброжелателем, оставил в консульстве папку, в которой хранилась запись разговоров Лыско и этой самой Кровс… Интимные разговоры…

— Ну и что? — Степанов снова пожал плечами, — Я не пуританин.

— Вам можно позволить себе эту роскошь, — Андреенко, в свою очередь, улыбнулся. — Мне, увы, нет, и не столько потому, что я посол, сколько потому, что я старше вас и дольше работаю здесь, за рубежом… Словом, в записке, оставленной вместе с пленкой, говорится, что Лыско дурно себя вел…

— Что-то пахнет грязью…

— Согласен. Именно поэтому я и хотел предложить вам этот "сюжет для небольшого рассказа"… Беретесь? Или дел невпроворот?

— Я же сказал: мне нравится, когда мешают.

12.10.83 (10 часов 45 минут)

Первый выброс акций гаривасских какао-бобов, на которые ставил Леопольдо Грацио, оказался громом среди ясного неба; кто-то резко снизил цену за единицу товара; к продаже было объявлено акций на общую сумму в десять миллионов долларов.

Маклеры осаждали кабинеты двух представителей Леопольдо Грацио — шефа европейского бюро Хуана Бланко и специального консультанта по связям с биржами Северной Америки и Гонконга доктора Бенджамина Уфера; ни того, ни другого не было; секретари отвечали, что ждут боссов в течение получаса; биржа гудела, как улей; кто-то пустил слух, что к вечеру цена упадет еще больше; репортеры передали сообщения в "Бизнес ньюс" и "Файненшл тайме" о том, что кто-то начал игру на понижение акций Грацио, возможна кризисная ситуация; экономический советник Гариваса отказался прокомментировать вопросы журналистов.

12.10.83 (10 часов 45 минут)

— Ты должна мне оставить хотя бы иллюзию свободы, сказал Бреннер и отошел к окну, чтобы сдержать ярость. — Мы живем с тобой девять лет, и тебе пора понять меня. Я не могу ездить в Киль, потому что там, по твоим сведениям, у меня была любовница Хельга, и в Рим — там была Вероника. По твоей милости Европа сделалась для меня очень маленькой. Лгать тебе? Говорить, что я лечу в Лиссабон — там у меня, кажется, пока еще никого не было, — и заворачивать в Гамбург, чтобы выгодно продать цикл репортажей под чужим именем, получить деньги и смиренно привезти их тебе? Я чем дальше, тем больше — не могу понять, чего ты хочешь, Мишель?

— Правды. Я хочу правды.

Эти унылые скандалы, ставшие составной частью их быта, повторялись не менее трех раз в месяц. Сначала они довольно быстро мирились, чаще всего в постели, но потом, чем известнее становился Бреннер, чем уважительнее говорили о его политических анализах в газете, чем более серьезные задания ему давал шеф- редактор, отправляя то в Москву, то в Вашингтон, то в Пекин и Токио, тем тяжелее и горше было ему дома, ибо Мишель, не желавшая знать его дел, требовала невозможного. Бреннер был убежден, что она любила не его, а свою любовь к нему. Он считал, что Мишель — на самом-то деле несостоявшийся художник, причем очень талантливый, она поэтому и требовала от окружающего ее мира той полной и законченной гармоничности, которую, как правило, создают живописцы в своих творениях, однако в мире такого рода гармонии нет и быть не может. А потом он стал думать, что ей просто-напросто не хватает его. "Мы с тобою одного роста, — кричал он во время очередного скандала, начавшегося из-за ерунды, у них все скандалы начинались из-за ерунды, моя обувь только на размер больше твоей, а тебе нужен громила с бицепсами! Ходи в бассейн! Уставай! Перекопай сад! Или заведи себе кого-нибудь, но так, чтобы это было в рамках элементарного приличия! И перестань вить из меня веревки! Если я сдохну от инфаркта, тебе будет очень несладко! Я всюду в обороне. В редакции я обороняюсь от завистливых друзей, в поездках — от врагов, дома — от тебя! С тобой нужно жить с позиции силы, как это делают другие мужчины! Купить любовницу, и все! Не нравится — развод! Хочешь жить, как живешь сейчас рядом со мной — с машинами и летними поездками в Биарриц, — терпи!"

…Бреннер всегда вздрагивал, когда звонил телефон. Он купил в Лондоне громадный золоченый аппарат начала века. В отличие от современных аппаратов (борьба с шумами и все такое прочее) этот золоченый ящик издавал звук, напоминающий сигнал тревоги в тюрьме.

— Да! — яростно, словно продолжая опор с женой, крикнул Бревнер в замысловатую трубку, формой напоминавшую ему японку в кимоно. — Кто?!

— Добрый день, можно попросить месье Бреннера?

Он быстро передал трубку жене.

— Спроси, кто говорит, и скажи, чтобы оставили свой номер, я в ванной…

— Алло, — пропела Мишель. — Что передать месье Бреннеру? Он в ванной…

— Передайте, что звонит Дмитрий Степанов, мы провели вместе вчерашний вечер.

— Вечер? — поюще усомнилась Мишель. — Он вернулся домой в пять утра.

"Родные мотивы, — усмехнулся Степанов, — видно, я несколько подвел коллегу, мы действительно расстались в полночь…"

— Нам было так весело, мадам Бреннер, что я потерял счет времени.

Мишель закрыла мембрану ладонью и шепнула мужу:

— Какой-то Стефа… Очень плохо говорит по-французски…

Бреннер взял у нее из рук трубку.

— Привет вам, Степанов… Простите, я от всех скрываюсь… Очухались после вчерашнего?

Степанов перешел на английский:

— Я вас не очень подвел своим звонком?

— Меня уже нельзя подвести: — я давно занес ногу над пропастью, любимые подталкивают, но я пока что балансирую, нелепо размахивая руками…

Степанов усмехнулся.

— Вам не приходилось читать "Молитву для людей среднего возраста", рекомендованную англиканской церковью?

— Нет.

— Там есть прекрасный постулат: "Сохрани мой ум свободным от излияний бесконечных подробностей".

— Приобретаю.

— Постулаты не продаются. Их пишут для того, чтоб распространять бесплатно… Пропаганда…

— Тогда давайте все, что у вас есть из этого англиканского пропагандистского арсенала…

— Могу. Мне, например, нравится такая заповедь: "Я уже не смею просить о хорошей памяти, но лишь припадаю к стопам твоим с просьбой не делать меня самоуверенным, а потому смешным, при встрече моей памяти с чужой". Или, например: "Я не умею быть святым, ибо жизнь с иными из них слишком трудна для нормального человека, но желчные люди — одна из вершин творений дьявола".

Бреннер посмотрел на Мишель с тоской, покачал головой и потянулся за сигаретой.

— Слушайте, — сказал между тем Степанов, — у меня к вам вопрос…