Андрей Глухов - Игра в судьбу

— Денег дал бы, я же помог, — попросил Валёк.

— Сейчас дам, — не поворачивая головы грозно прорычал толстомордый, — вот коробку поставлю и отоварю тебя по полной программе.

— Дай ему, Фёдор, дай, — визгливо заверещала напарница, — совсем обнаглели, дармоеды чёртовы!

— Куркули проклятые, жлобы, мать вашу, — шептал Валёк, поспешно унося ноги. Он на что-то наступил в темноте, оно призывно зашуршало, и тяжёлый пакет с яркой этикеткой внутри мигом скрылся под полой Валькиной телогрейки. Седого в берлоге не было. Валька вскрыл пакет, обнаружил джинсы, но даже не прикинул на себя, а засунул назад и зарыл в картонных коробках своего лежбища.

Сейчас он не думал о том, что ботинки могут оказаться малы, а брюки широки или коротки. Четыре месяца бомжевания приучили его относиться к вещам просто, без выпендрёжа, видеть в них не украшение тела, но исключительно согреватель плоти. Два вопроса из трёх были решены, и Валька теперь заботил дальнейший ход событий.

— Куда пойти, куда податься, с кем пройтись, кому отдаться? — мурлыкал он давно забытую частушку, размышляя о своей дальнейшей судьбе.

Самым правильным было бы вернуться в часть и попробовать там выправить новые документы, но часть документы не даст, а пошлёт в вышестоящий штаб, те отфутболят ещё куда-нибудь и будет бывший прапорщик Хороших мотаться за свой счёт по всей бескрайней России, пока не растратит все деньги и не осядет снова в очередной берлоге.

Можно пробраться в родную деревню и попытаться всё сделать там, но и этот вариант показался ему безнадёжным. Совершенно ясно было одно — надо сматываться (Вальке не хотелось употреблять слово «бежать») и как можно скорее. Он задремал сидя (половину его ложа занимала коробка с аккуратно сложенными вещами того бедолаги), обняв коробку, и положив голову на нетронутый кирпич хлеба. Сердце устало от переживаний, а голова от лавины мыслей и сейчас он просто отдыхал, прокручивая перед закрытыми глазами любимый мультик, который, как ему помнилось, назывался «Пластилиновая ворона». В нём, непостижимым образом, перетекал пластилин, превращая ворону в корову, корову в человека, а человека ещё в кого-то, кого он знал, но никак не мог вспомнить. Валёк заснул и увидел женщину. Она тоже перетекала, превращаясь то в продавщицу магазина, то в проводницу весёлого вагона, то в молодую ласковую и очень знакомую незнакомку, в которой он никак не мог узнать маму.

Валёк мучился во сне этим неузнаванием, но ему всё равно было хорошо от сознания того, что узнают его. Внезапно он узнал её и, крикнув: «Мама!», протянул к ней руки, но она оттолкнула их и прошептала: «Берегись!» Валёк дёрнулся и открыл глаза. Печка ещё не прогорела и в её колеблющемся свете он увидел склонённую над собой фигуру Седого. Свет падал сзади и Валёк не видел его лица, но отблеск красного огня плясал на лезвии ножа и стекал с него живой кровью. Валёк завизжал тем визгом, которым завизжала их единственная в жизни свинья, увидев входящего в хлев забойщика. Он визжал и судорожно шарил вокруг себя в поисках какой-нибудь защиты. Рука наткнулась на батон хлеба и он, схватив его двумя руками, отчаянно ткнул им, словно настоящим кирпичом, туда, где должна была находиться грудь убийцы. Тычок был не сильным, но Седой покачнулся, сделал два семенящих шага назад, споткнулся о ящик и упал. Звякнул выпавший из руки нож и Валёк рысью метнулся к распростёртому телу. Он ухватил его одной рукой за ворот, другой за брючины, неожиданно легко поднял, с омерзением зашвырнул в смердящее гнездо и стал шарить по грязному полу в поисках ножа. Валёк нащупал его и ещё что-то странное, гладкое и незнакомое, поднял и то и другое, вернулся к своему лежбищу, сунул нож в щель между досками и обессиленный, замер, привалившись спиной к стене. Он сидел уже несколько минут, то дрожа, то подвывая, когда осознал, что крутит в руках какой-то предмет. Валёк заставил себя встать, подойти к печке и вбросить в неё то, что называлось у них дровами — щепки, куски картона и прочего горючего мусора. Пламя разгорелось, загудело и в его свете незнакомый предмет обернулся бумажником, должно быть тем самым, что Седой выхватил из кармана пиджака. Валёк раскрыл его, длинно выматерился и сел на ящик — в бумажнике было немного денег.

— Ну, ты и паскуда, Седой, ну и сволота, — Валёк произнёс эти слова громко и чётко, не боясь, что их услышит это жалкое подобие человека, с которым он так легко справился, — Ладно бы все деньги на своё поганое пойло потратил, так остались же! Себе приволок, может быть, и жратвы перехватил по дороге, а о товарище, с голоду подыхающем, даже не подумал. А ведь жрал, гад, то, что я тебе таскал, то, что на морозе зарабатывал, не подавился. А теперь, значит, ещё и прирезать меня ре…

Он не договорил фразу, ибо к нему пришла догадка, спеленавшая сердце ужасом и покрывшая всё тело холодным липким потом. Он вспомнил давний, мимолётный разговор, который тогда не понял, да и особого значения которому не придал. Это было давно, в самом начале зимы. Валёк перебирал палкой мусор, когда кто-то стал колотить его по спине и кричать, чтоб он немедленно убирался с чужого участка. Валёк резко повернулся и замахнулся палкой на закутанную в рваное одеяло фигуру. Бомж отскочил и крикнул:

— Сейчас Толяна позову, он тебе ноги поотрывает!

Валёк испугался и на всякий случай крикнул в ответ:

— А я позову Седого!

Человек сразу сник, бочком подошёл к контейнеру с другой стороны и стал молча наблюдать за Вальком.

— Так это ты у психа живёшь, — он помолчал и вдруг спросил: — Он тебя что, как бабу использует?

— Чего болтаешь, придурок, — возмутился Валёк, — просто живём вместе.

— Странно, то не подпускал никого, прирезать грозил, если кто сунется, а то жить пустил.

Бомж помолчал, подумал и сделал вывод:

— Ну, раз не как бабу, то, значит, на консерву держит.

Валёк был так возмущён нелепым предположением про бабу, что даже не обратил внимания на странное слово «консерва», но сейчас оно всплыло в памяти, обожгло осознанием смысла и вселило в сердце никогда ранее неизведанный ужас.

— Ах, ты людоедина поганая, — шептал он дрожащими губами, — выходит, ты меня сожрать надумал.

Он вдруг понял, что надо не просто бежать от этого страшного зверя, но бежать немедленно, прямо сейчас, не дожидаясь следующей ночи, когда сон сморит его и сделает беззащитным.

Вместе с решением пришло успокоение и голова заработала чётко и ясно, вырабатывая план дальнейших действий.

— Всё так, — сказал Валёк, вынул из кейса мыло и полотенце и вылез из берлоги в непроглядную черноту раннего январского утра. В тишине лязгнули вагоны подошедшего московского поезда, сообщив Вальку, что на часах пять двадцать шесть.