Анна Литвиновы - Наш маленький Грааль

– Но почему вы никогда не давали о себе знать? – с укором обратилась к Гагину Ася.

– Я ведь вас любила!.. – подхватила Маша. – И скучала по вас…

– Правда?! – искренне, совсем не по-деловому, вскинулся Гагин.

– Я даже помню, как вы со мной в машинки играли. И объясняли про дорожное движение, про «лежачего полицейского» и главную дорогу…

– Я тоже скучал о тебе, Маша… – склонил голову Дмитрий Николаевич.

– Но почему тогда вы исчезли? – воскликнула она.

– Потому что я дал слово, – сказал как отрубил Гагин.

– Кому?

– Вашим родителям. Что не буду с вами общаться. И даже не дам о себе знать. По крайней мере, до тех пор, пока вы, все трое, не станете взрослыми.

– Почему? – возмущенно воскликнула Ася.

– Полагаю, ваши родители не хотели, чтоб я подавал их детям дурной пример, – усмехнулся Гагин.

– А чё в вас дурного? – хмыкнул Макс.

А Ася раздосадованно хлопнула себя по лбу:

– Интересно вы решили… Вы все! Родители запретили, вы послушались… Почему нас-то никто не спросил?!

– Мне очень жаль, Ася, – вздохнул Дмитрий Николаевич. – Но в этом плане я человек несовременный. И если дал слово, его держу. Я честно ждал, пока вы подрастете. Вы все, включая тебя, Макс. Тебе ведь уже шестнадцать?

– Почти семнадцать, – поправил племянник.

– Взрослые люди. Вполне дееспособные… – как бы про себя пробормотал Гагин. – Сами теперь сможете решить, кто прав, кто виноват…

– А что у вас случилось? – нетерпеливо потребовал Макс. – Что за мексиканское кино?

– А ты, Маша, не помнишь? – тихо обратился к ней бизнесмен.

– Очень смутно, – задумчиво произнесла она.

– Тебе тогда четыре годика было.

– Да. Тогда еще Аська родилась. Точнее даже, прямо в ту неделю, как она родилась… Все были дома – мама, папа, бабушка, вы, дядя Митя, а ты, Аська, в больнице была… И взрослые сначала пили чай и о чем-то очень громко разговаривали, а потом вдруг начали кричать… а потом – я уже не помню. Только слышала, как дверь хлопнула, и я спросила, кто это ушел, а мама заплакала и сказала, что дядя Митя, и не ушел, а сгинул, а что это значит, не объяснила. И еще помню, что мне разрешили в вашу комнату перебраться, и я очень обрадовалась…

– Но ты мне этого никогда не рассказывала! – с укором обратилась к сестре Ася.

– И мне тоже, – подхватил Макс.

– Мама мне объяснила, уже потом, когда успокоилась, что дядя Митя не сгинул, а просто уехал. Очень далеко, по важным делам, и вернется очень не скоро. Ну, я ж ребенок была совсем: уехал и уехал. А про то, что он умер, мне сказали, уже когда я в школе училась…

– Ну а чё у вас за фигня-то произошла? – вновь спросил Макс.

– Я расскажу, – кивнул Гагин. – Я все расскажу.

Широким жестом пригласил всех троих разместиться на белом кожаном диване, сам уселся напротив в кресле и задумчиво произнес:

– Я не уверен, что вам мой рассказ понравится. Я в нем выступаю далеко не ангелом. Может, ваши родители и правы, что не позволяли мне с вами общаться… Но молчать тоже больше нельзя. Надоело.

Он упрямо усмехнулся, и Ася, Маша и Макс, не сговариваясь, но в унисон, подумали: он, безусловно, наш, Шадурин. Потому что слишком уж наша, фамильная, улыбка.

Старшего брата положено боготворить. Или как минимум уважать.

А вот Митя своего презирал. Начать с того, что звали старшего, умереть со смеху, Климом! Это мамочка так придумала, хотя отец и возражал. Полностью имя звучало еще смешнее: Климент. И если его тезка, маршал Ворошилов, хотя бы умел лихо скакать на коне и размахивать саблей, то от Клима Шадурина толку не было решительно никакого.

Митя надолго запомнил, как в раннем детстве ему хватило ума пожаловаться старшему на соседских мальчишек. Обычная история: бандитский, полный отпрысков потомственных пролетариев двор, где всем заправляла лихая компания во главе с грозным, уже побывавшим в детской колонии Васьком. И Васек хоть и лоб под четырнадцать лет, а взялся цепляться к щуплому Митяю. То фофан ни за что вкатит, то жалкие семь копеек, что предназначены на фруктовое мороженое, отберет… Ну, Митька и подумал: в свои-то восемь лет против Васька никак не попрешь. А вот брат, которому уже двенадцать, мог бы помочь.

И нажаловался. И Клим молча кивнул, решительной поступью направился во двор и отозвал ухмыляющегося Васька для серьезного разговора. Митяй – он наблюдал за действом, укрывшись за помойкой, – с нетерпением ждал, когда же наконец старший залепит гаду в ухмыляющуюся физиономию… Но драки не произошло. Митяй с изумлением созерцал, как брат что-то горячо говорит и рожа врага все больше расцветает в издевательской улыбке… А потом Васек и вовсе от хохота за бока ухватился, и до Митяя донеслось:

– Что ты, мля, бормочешь? Какие еще, на хрен, мушкетеры?!

Небрежно оттолкнул брата, сплюнул, вихляющей походкой вернулся к своей компании, а разочарованный Митяй услышал:

– Е-мое, вот придурок! Такую херь заливал!..

Митя примчался домой и потребовал у старшего отчета. Тот нимало не смутился:

– Я ему про рыцарей рассказал. И про мушкетеров. И о том, что сильные не должны цепляться к тем, кто слабее. Так что не бойся. Они тебя больше не тронут.

Ну, брательник, загнул! Совсем помешался на своих идиотских книжках! Тоже мне, помощничек! Теперь не то что не тронут, еще и потешаться вдобавок будут.

Эх, жил бы батяня с ними, вот бы кто реально помог. Он дядька классный. С пониманием. Перед пацанами уж точно не опозорит.

Но мать с отцом давно развелись, и приезжал папа совсем редко. Мама врала, будто из-за того, что у него вечные командировки, и дурак Клим ей, кажется, верил. Но Митя, хоть и маленький, а знал прекрасно: папаня в тюряге. Обычное дело. У них во дворе у многих отцы сидели.

…А после Климовой «помощи» ему потом целый год по двору было вообще не пройти. Пока Митя не начал на самбо ходить и сам не влепил переростку Ваську так, что у того едва позвоночник в трусы не высыпался.

А старший все равно ничего не понял. Продолжал расти таким же благородным. И мама его больше младшего любила, потому что Клим – подлиза из подлиз. То посуду по собственной инициативе берется мыть, то покорно давится в очереди за колбасой. Тетрадочки вечно чистенькие, в прозрачных обложках, сплошь с пятерками – тошнотина. И в институт пошел, куда мать сказала: в геологоразведочный, потому что там конкурс крошечный. Даже не пикнул, что самому-то мечталось о МГИМО, шпрехен зи дойч, парле ву франсэ. Но чтоб дойчем и франсэ заниматься, на репетиторов башли нужны, а у матери лишних башлей нет, и Клим, несчастный конформист, от своей мечты без особых страданий отказался. Еще и назидательно изрек:

– Маме с нами тяжело, на работе полторы ставки, и весь дом на ней. Разве я могу требовать, чтоб она еще и в МГИМО «меня поступала»?