Шарль Эксбрайя - Ловушка для простака

– Ты убил его, Людовик… – жестоко заметила она. – Я скажу, что ты это сделал нарочно, и жандармы заберут тебя в тюрьму!

Девочка стала звать на помощь, и Людовик сбежал в горы. И только через три дня жандармы обнаружили там полубезумного от страха мальчишку. Бабушка отказалась снова принять его в дом, а отец раненого поклялся, что, если обидчик его сына попробует сунуться в квартал, никто не помешает ему прикончить парня. Он еще не знал, что сам через полгода погибнет, свалившись со строительных лесов.

Тем временем Людовик, отправленный в исправительную школу, кое-как прозябал, мучаясь угрызениями совести. Мысль о едва не совершенном преступлении настолько не давала ему покоя, что Сенталло не смел защищаться, боясь кого-нибудь убить, а потому стал козлом отпущения для шпаны, среди которой ему теперь приходилось жить. Избавившись от этой каторги, он тут же угодил на другую. На военной службе из-за мягкости, робости и комплекса вины, нарушившего его душевное равновесие, Сенталло считали дурачком, в то время как на самом деле он, напротив, обладал живым умом и редкой сообразительностью. А за то, что Людовик никогда не отвечал на удары, он прослыл трусом.

Сенталло так и не смог забыть о злобе Ады, а потому боялся девушек и всегда их избегал. Сердце Людовика переполняла нежность, но стоило ему встретить благосклонный взгляд – и парень удирал, отчаянно боясь наткнуться на нового Тео, готового затеять драку. Сенталло не хотел возвращаться в тюрьму.

– Отличаясь крайним непостоянством, не в силах долго оставаться на месте, вы сменили множество городов: Шоффхаус, Винтертур, Сен-Галль, Берн, Солер, Фрибург, Тун и перепробовали все профессии, но так ничему и не научились. Приехав в Люцерн к тридцати годам, вы были настоящим отбросом общества, и без помощи одной из тех избранных натур, которые большую часть жизни посвящают служению несчастным…

Он буквально умирал с голоду и дрожал от лихорадки, когда женщины из Армии Спасения подобрали его на лавочке в Курплац, в конце набережной Швейцерхоф, и отвезли в свой приют. Там-то, среди нищих, заполнявших скверно пахнущий дортуар, Людовика заметил Энрико Шмиттер, управляющий персоналом банка Линденманн. Пятидесятилетний Шмиттер слыл в Люцерне почти святым, которому чужие беды мешают чувствовать себя счастливым. Время от времени он посещал ночлежки и пытался вырвать из нищеты тех, кого еще можно спасти. Шмиттер заинтересовался судьбой Людовика и, проявив недюженное терпение, уговорил рассказать свою историю, а потом решил излечить от навязчивой идеи.

Дав молодому человеку сотню франков и приличный костюм, он нашел ему меблированную комнату у вдовы Анны Терднер на Ранкхофштрассе, в отдаленном квартале Обер Майхоф, а потом взял посыльным в банк Линденманн. И Людовик снова обрел вкус к жизни. С величайшим рвением он стал выкарабкиваться из пропасти и при поддержке Энрико Шмиттера работал так старательно, что два года спустя уже получил место младшего бухгалтера. Тем не менее Сенталло все же не удалось избавиться от комплексов. Шмиттер, не слишком склонный доверять новейшим медицинским открытиям, возлагал надежды скорее на хорошо отлаженный образ жизни и тщательное выполнение служебных обязанностей, нежели на исследования психоаналитиков – как человек благочестивый, он чуял в подобных экспериментах запах серы. Однако, похоже, суровые и мудрые советы покровителя нисколько не изменили ментальность Сенталло. Он почти не разговаривал с сослуживцами, а когда все же приходилось на это решиться, бормотал нечто настолько невразумительное, что на лицах собеседников появлялись жалостливые или насмешливые улыбки. Очень скоро все узнали о странностях Людовика и начали придумывать самые разнообразные розыгрыши и шутки. Особенно изощрялись в этой игре барышни банка Линденманн, в глубине души уязвленные тем, что такой красивый молодой человек не обращает на них внимания.

Среди персонала банка признанным остряком считался коммивояжер Ферди Херлеманн. Обычно он колесил по кантонам в поисках рынков сбыта, но, оказавшись в Люцерне между двумя поездами, целыми днями веселил коллег, рассказывая байки, слышанные в разных уголках Конфедерации. Все восхищались внушительным видом и красноречием этого крепкого сорокалетнего мужчины. В банке знали, что Ферди так умеет обращаться с женщинами, что почти не ведает поражений, а потому и жалели, и завидовали мадам Херлеманн, что у нее такой супруг. Разумеется, Ферди не упускал случая подшутить над Людовиком и, к общей радости, всегда одерживал блестящие победы. Каждое утро, в тот ранний час, когда посетителей еще не пускают в банк, он подходил к окошку Сенталло и во всеуслышание спрашивал:

– Послушайте, скрытник вы этакий, говорят, вчера вечером вас видели с какой-то блондинкой. И, похоже, вы отнюдь не скучали вместе. Уж не будущая ли это госпожа Сенталло? В таком случае, надеюсь, вы не забудете пригласить меня на свадьбу?

Хотя шутка не отличалась новизной, все с неизменным удовольствием наблюдали за реакцией Людовика – тот всегда страшно смущался и по-детски лепетал оправдания. Коллеги смеялись, глядя, как краснеет бедняга.

– Уверяю вас, Херлеманн, это неправда… Вчера вечером я сразу вернулся домой.

– Угу… Вы тактичный молодой человек, это хорошо, очень хорошо – честь дамы следует оберегать… Но мне вы можете сказать, кто эта блондинка, поскольку я повидал на своем веку немало светловолосых девиц и могу дать кое-какие советы.

Все эти глупости приводили несчастного Сенталло в столь явное смущение, что служащие банка, от портье Эрни Дюбака и до сурового старшего кассира Гуго Вернера, веселились от души.

– …Истины ради я должен сказать, что в течение двух лет ваша работа вполне удовлетворяла начальство и, казалось, вы совершенно исправились, когда вдруг в сентябре прошлого года вы неожиданно поссорились с одним из своих коллег – Ферди Херлеманном (мы еще выслушаем его показания), причем по самому ничтожному поводу. И вы нанесли Херлеманну такой жестокий удар, что некоторые свидетели сначала опасались за его жизнь. Таким образом, вы снова дали волю необузданной свирепости, которая, судя по всему, является доминирующей чертой вашего характера!…

Людовик вскочил.

– Это из-за Дженни! – воскликнул он.

Если Арнольд Оскар что и ненавидел – так это когда его перебивали. Он воспринимал это как своего рода кощунство. Настроение судьи тут же испортилось.

– Замолчите! – резко бросил он. – И отвечайте, только когда я сам задам вопрос!

Потом, повернувшись к молодому Ремпье и слегка понизив тон, он заявил:

– Я буду вам весьма признателен, мэтр, если вы проследите, чтобы ваш клиент вел себя должным образом.