Ольга Лаврова - Отдельное требование

Преступник сделал три коротких бесцельных шага и осел в траву. Теперь Стрепетов повернулся к лесу. Светлая рубашка отчаянно рвалась к спасительным елкам, распарывая кусты. Стрепетов не ощутил даже толчка к погоне, зная, что отсюда уходить нельзя. Но азарт схватки продолжал действовать. Рука с пистолетом поднялась и закаменела, но тут Стрепетов — уже Стрепетов-следователь, а не участник схватки — толкнул руку вниз и разрядил пистолет мимо.

— Промазал! — злорадно сказали сзади.

— Промазал, — согласился Стрепетов, провожая взглядом узкую светлую спину, ворвавшуюся наконец в ельник. Лес укрыл ее, и палая хвоя заглушила панический топот.

Дав себе секундную передышку, Стрепетов поднял голову. Луна все так же неслась навстречу облакам, окрашивала их края в сумрачный с ржавым оттенком цвет. Человек сзади заворочался, и Стрепетов быстро подгреб ботинком поближе к себе валявшийся нож. «Ну и ночь!» Он вынул носовой платок. «Ничего себе, отдельное требование. И это называется — смотайся за два квартала, допроси свидетеля». Развернул платок, сложил по диагонали. «Парень сейчас мчится без памяти». Платком он прихватил рукоятку ножа. «А может, затаился, ловит ртом воздух и слушает, нет ли погони».

— Надо посмотреть руку, Васятин.

Стрепетов нагнулся, примерился и резко вспорол рукав пиджака — тем самым ножом. Мысль о том, что нож мог быть употреблен иначе, отозвалась запоздалым холодком в спине. Потом взрезал рукав рубашки и оторвал полосу.

— Что делаешь, сука?!

— Сидеть! Тебе говорят, сидеть!

«Ох и здоров, подлюга!»

— Сиди, перевяжу.

Отрезанным куском рубашки он перетянул руку выше раны. Васятин дернулся, и Стрепетов сразу насторожился, готовясь к новой схватке.

«Нет, это он от боли... Теперь — обыскать...»

Ощущение под пальцами чужого — грубого, сильного, налитого ненавистью — тела. Словно проверяешь на ощупь провод, а где-то повреждена изоляция, и в любой момент может ударить током. Деньги, карандаш, какие-то бумажки. Скорей!..

Ну вот, здесь все кончено. Стрепетов освобождение распрямился, потер ладони пучком травы.

«Нечего прохлаждаться. Пашка отдышится и скорее всего вернется к бабке Татьяне — вряд ли Васятин успел за два дня сделать его своим сообщником. Но допросить его лучше сейчас, не откладывая... Чтоб уж больше не возиться».

Но Стрепетов продолжал стоять, чем-то заторможенный. Трещали кузнечики. Васятин ругался, не закрывая рта.

— Вставай, пошли! — и Стрепетов двинулся было, но застрял на полушаге.

Ускользнувшее, провалившееся в дальний закоулочек памяти какое-то неосознанное наблюдение его пыталось обрести форму и смысл, пробиться из-под других впечатлений. Тогда он попробовал рецепт Вознесенского: не думать, отключиться. Отпустил все вожжи, обмяк, расслабил даже мышцы лица, старался забыть, что надо что-то вспомнить.

И оно вынырнуло! Это был момент, когда Васятин заворочался у него за спиной, а Стрепетов подумал, что тот подбирается к ножу. «А он не тянулся за ножом. Было совсем другое. Когда я обернулся, он сидел... он сидел правее, чем раньше. И дальше от меня. Отполз в сторону немного, на полметра, на метр, и снова дернулся назад, едва я обернулся. Куда же его понесло?.. Думал удрать? Нет, конечно. От чего он хотел отодвинуться? Или к чему приблизиться? Что-то выкинул? Спрятал? Вот если спрятал... Спрятал! Где? Зарыл и отполз? Не успел бы... Камень!»

Стрепетов рывком отвалил небольшой валун и в сыроватой ямке нащупал кожаный кисет, смятый в блин. Ага, что-то шуршит внутри! «Разберусь на свету».

Кисет был приобщен к остальному, «изъятому при обыске» и раздувшему карман стрепетовской куртки.

— Теперь поехали.

— Дай закурить, — хрипло сказал Васятин.

С беспечностью и великодушием победителя Стрепетов протянул пачку, щелкнул по дну.

...Его спасло мгновение, инстинктивный бросок в сторону. Сомкнутыми ногами, обутыми в огромные, тяжелые не по сезону ботинки, Васятин метил в живот. И не достал самую малость, бедро приняло удар на себя. Стрепетов опрокинулся навзничь, сигареты отлетели и рассыпались, и тут в него вошла та жаркая злость, к которой он взывал еще там, за дубом у дороги. Он вскочил, будто земля подбросила его, едва он ее коснулся. Васятин, подымаясь, еще не успел разогнуться и ринулся головой вперед, как Стрепетов ударил его в скулу так, что заныли и не сразу разлепились пальцы. Васятин рухнул и замолчал...

Он молчал и потом, пока Стрепетов полувел-полуволок его к мотоциклу и запихивал в коляску. Только тупо мотал головой и сплевывал, наверно, кровь.

Мимо леса, мимо бездонного в темноте оврага, мимо огородов в низине, забеленной туманом, лихо с горы на дощатый, испуганно содрогнувшийся мостик и снова в гору... позади вздымался пыльный шлейф, в лицо бил обманный встречный ветер, не шевеливший ни единого придорожного куста, — Стрепетов ехал допрашивать Пашку. Часом раньше, часом позже тот придет домой.

Горбатенькая, по-старушечьи опрятная изба, дворик, заросший лопухами по забору. У калитки березы-двойняшки, отшатнувшиеся друг от друга кронами, и скамейка на врытых столбиках впритык к белым стволам; за избой скрипучий колодец и грядки под присмотром плечистого пугала в залатанном платье и картузе, с лицом подсолнуха, который вырос случайно рядом и будто в шутку положил голову на его плечо. Стрепетов вспоминал все это, подъезжая к Сосновке.

Одни во всей деревне неярко светятся два окошка. Ждет. Стрепетов въехал во двор, затворил за собой широкую калитку и остановился в нерешительности: с Васятина нельзя спускать глаз, но вести его в избу — растерзанного, окровавленного, с непрерывной матерщиной? Нет уж, увольте. Он с досадой вспомнил рассыпанные сигареты, прислушался, как в бедре пульсирует боль и вся нога наливается тяжестью.

— Вылезать, что ли? — отрывисто спросил Васятин, и в голосе его прорвалось затаенное нетерпение.

«Очухался уже. Ничего больше не выйдет, друг ситный, и не замышляй. Не надейся. Больше не оплошаю».

— Вылезай.

И за спиной Васятина быстро снял с плетня свернутую кольцами веревку. На конце ее болтался колышек с грязным острием. Веревка служила бабке Татьяне для привязи козы.

— Посиди пока.

Не чуя подвоха, Васятин сел на скамейку у берез, бережно придерживая забинтованную руку, осторожно подался назад, нащупывая опору плечом. Он рванулся, когда веревка уже захлестнула его и крепко притянула к стволу. Увертываясь от здоровой руки Васятина, норовившей садануть его в лицо, Стрепетов повторил операцию еще и еще раз, потом ухватил эту руку и привязал ее. Из остатков веревки он соорудил крепкий узел, а колышек — в землю, просто так, для порядка. Как после работы, утер пот со лба и, ничего не сказав, пошел к дому.