Жан-Мишель Риу - Свидание у Сциллы

«Описать мою жизнь? Ты с ума сошел!» Я рассказывал ему, а он умирал от смеха: «Забавно… это лучшее средство прикончить меня». И тоном умудренного опытом человека добавил: «Разве тебе не хватает воображения, больше писать не о чем? Забудь об этой глупости. Пиши роман. Ты создан для этого». Клаус был прав. Биография — не мой жанр. Я писатель со своей темой, и это хуже всего, но мы были друзьями. Надо отказаться от лживого жизнеописания. Создание образа — не лучшая сюжетная линия. Останется персонаж. У Клауса был характер героя. Его жизнь заслуживала романа.

Роман. Именно о нем он мне говорил? Я напишу роман. Зашифрованный роман, героем которого станет прототип Клауса. Персонаж, наделенный множеством черт, но каждая будет узнаваема. Двуликий человек, каким он и был. Внешне — карикатурный лжефилософ, а внутренне исполненный веры и благородства. В общем, его жизнь. Решение принято. Я напишу роман: волнующий, динамичный, пересыпанный анекдотами из жизни Клауса.

Я прилежно изложил Клаусу все, о чем рассказал. На этот раз он казался заинтересованным. Вопреки очевидному Клаус и не помышлял стать главным героем романа, но не испугался, и это самое важное. У меня был план, и я записал его. Охваченный желанием помочь мне, Клаус не оставлял меня в покое, сердился.

— Где ты? У тебя есть история? Не старайся представить меня добрым. Рассказывай самое дурное. Если этого мало, то выдумай. Нужна содержательность.

Портрет, который льстит ему? Плевать. Клаус множил сюжетные линии, перегружал мой автоответчик, предлагая каждую минуту новые идеи.

— Сделай из меня загадочное существо, хранителя страшных тайн. Придумай ловушки, расставленные моими врагами. Еще лучше, убей меря, но пиши!

Клаус повесил трубку, но снова позвонил. Ему пришла в голову новая сюжетная линия… Клаус не оставлял меня, обременяя деталями, призванными помочь мне написать стоящую историю. Рассказ о его жизни? Да он забыл ее. Следствием его энтузиазма стал вымысел, не имевший отношения к настоящему Клаусу. Мой план разваливался под сокрушительными ударами его воображения. Он спрашивал, и я отвечал, что история продвигается. В действительности все было не так или почти не так. Три жалкие страницы. Клаус был прав. Роман требовал интриги. Увы, в предлагаемых им сюжетах я ничего не находил.

— Ты согласен?

Возвращаюсь в Сциллу и оставляю свои размышления. Лефур задал мне вопрос, и я кивнул. Кстати, что за вопрос, не знаю.

Принесли еще кофе, я взял шоколад, поданный официантом, и откусил. Восхитительная нежность какао Сциллы имеет горьковатый привкус. Издалека кажется, что роман о Клаусе так легко написать.

Лефур, грызя шоколад, сплетничал об уходе писателя Жака Касбона из издательского дома ПЛМ. Он споткнулся на фамилии знаменитого автора, подсчитал претендентов, взвесил шансы аутсайдеров… В сотый раз я мысленно открыл незаконченную рукопись. Можно пересказать три первые написанные страницы.

На первой строке мой персонаж орет. Ничего странного. Клаус всегда орал. В конце концов, у героя есть голос, а если надо, то и кулаки. Я начал свой рассказ с описания драки на телевидении. Меня вдохновило бурное выступление Клауса в передаче о культуре «Зеркала». Набросившись на корреспондента ежедневной немецкой газеты, он обозвал его ревизионистом. Клаус размахивал газетой и вопил: «Я провел расследование. У меня есть доказательства, что вы лжете!» Журналист сорвал наушники, чтобы протестовать. Хентц вскочил, закричал, что он лгун, нацистское дерьмо, и влепил ему пощечину. Заметив, что ведущий намерен вмешаться, Клаус бросил его на стеклянный столик, стоявший посреди телестудии. Ведущий сильно ударился, но Хентц не обратил на это внимания. Он уже сорвался с цели. Так как передач называлась «Зеркала», легко догадаться, что за этим последовало. Клаус швырнул в зеркала стулом, контрольным монитором и камерой, крича при этом: «Гласность!» «Инцидент» позабавил Клауса, напомнив ему сражение с фашистскими головорезами. Когда я выразил опасение что у него будут неприятности, он хлопнул меня по спине: «Бояться нечего. Они — трусы». Клаус был прав. Общество спасовало перед философом.

До этого места воспоминания были подлинными. На мой взгляд, даже слишком подлинными, чтобы служить отправной точкой для будущего вымысла. Мой роман начинался с анекдота, но после трех страниц я иссяк. Дальше следовало придумывать роман, но продолжение буксовало.

— Будет процесс. — Лефур говорил об издателе ПЛМ и писателе Касбоне. — ПЛМ не оставит бегство Касбона без последствий. Будет процесс.

«Круто», — подумал я.

Продолжение моего романа? Когда я слушал Лефура, потиравшего руки при мысли о судебном процессе, меня вдруг осенило. Клаусу нужно то же самое! Скандал на телевидении должен иметь продолжение. Общество проснулось. Он будет в центре бунта.

С определением темы вымысла пришло вдохновение. Клаус видел все четко. Необходимо отойти от действительности, и, чтобы получился роман, забыть о ней, сочинить для Клауса другую жизнь. У меня было столько сюжетов, мне предложили столько идей, только писать успевай. И представил себе, что Клаус не вышел сухим из воды. Жалобе дан ход. Он очень рискует. Его вызывают, чтобы унизить и изранить. Ему плевать. Телепередача позволяет придать гласности секреты и сделать на этом состояние. Они хотят процесса? Ладно! В свою очередь, Клаус потребует процесса, чтобы заявить о раскопанных им фактах. Я возьму только один из предложенных им сюжетов.

«Это будет мой триумфа — провозглашает Клаус в моем романе. Конечно, этому никто не верит. Клаус известный выдумщик. С ним покончено, по крайней мере снова уклониться от ответственности, ему не удастся. Париж ищет чудо, которое поможет Клаусу избежать наказания, и вдруг потрясающая новость.

— Ты слышал новость?

Я вздрогнул. Лефур смотрел на меня. Я принял, удрученный вид.

— А, ты знаешь. Какая мерзость эта болезнь! — Лефур говорил о многообещающем авторе. Тридцать лет, три романа, поэтический сборник. — Обречен. Шесть месяцев. Его имя среди лауреатов. А я не принял его первую рукопись!

Я старался не отвлекаться. И было из-за чего: для Клауса это так важно. В романе он умирает. Смерть будет только виртуальной, продиктованной моим воображением и идеями Клауса, но я разволновался. Лефур заметил это, но отнес на счет молодого автора, пораженного грязной болезнью.

— Вот козел!

— Настоящий козел! — поддержал я.

Я опустил глаза. Сроит ли это делать, но ведь Клаус сам предложил мне убить его. Это только сюжет для продолжения романа. Мало-помалу мои сомнения улетучивались. Я решился убить его, и из этого родился роман Мой мозг согласился. Клаус мертв. «Убит». Девушка, возникшая в моем воображении, сказала это, рыдая. Слезы блестели в ее глазах (они будут зелеными). Девушка красива и стройна.