Виктор Пронин - Снежная версия

Но вот по телу самолета пробежала нетерпеливая дрожь, он дернулся, пронесся по полосе, оттолкнулся и, будто успокоившись, ушел в туманное небо. Где-то внизу, под маскировочной сеткой дождя, текла широкая река, теплились огоньки бакенов, катеров, барж. Через несколько минут показались звезды. Самолет продолжал набирать высоту.

В Москве стоял мороз, и прозрачная поземка мела по белесым плитам аэродрома. В ночном воздухе самолеты уже не выглядели угрюмыми существами из другого мира. Они сверкали разноцветными огнями, будто приглашая к празднику, тревожному и неожиданному. В душу невольно закрадывалась робость, боязнь оплошать, не оправдать собственных надежд на самого себя.

В темном промерзшем автобусе Левашов переехал с Внукова на Домодедово. Там на него сразу дохнуло просторами, которые измерялись тысячами километров, сутками перелетов, часовыми поясами.

И опять самолет рванулся в небо, раскалывая и дробя мерзлый воздух. Москва, будто плоская галактика, качнулась и ушла в сторону, уменьшаясь и теряясь среди звезд. Ночь кончилась неожиданно быстро, а утром где-то внизу медленно проплыли заснеженные горы Урала, замерзшие болота Западной Сибири, днем он видел горы Восточной Сибири, похожие на розовую скомканную бумагу. Потом приблизился Дальний Восток — сумрачный и туманный. Неожиданно кончились облака, будто отшатнулись назад, к материку, а под самолетом оказалась пустота, от одного вида которой сжималось сердце и метался по груди испуганный холодок. На дне провала колыхалось море. Это был Татарский пролив. Едва достигнув его середины, самолет начал снижаться, и вскоре у самого горизонта показался клубящийся туманом остров.

О том, что вездеход добрался до вокзала, знал только водитель. Выглянув из кабинки, можно было подумать, что вездеход просто проехал по кругу. Все так же валил снег, и так же, как возле управления, ничего не было видно, кроме снежного месива в свете фар.

Первым из кабины выпрыгнул Пермяков и, махнув рукой, исчез в снегу. Потом, опершись о гусеницу, спрыгнул Левашов. Где-то впереди виднелось слабое свечение — там был вокзал. Рядом с протоптанной дорожкой из сугроба торчала жестяная вывеска киоска. А сам киоск, как стеклянный погреб с банками, мерзлыми, звонкими пирожками, с растрескавшимися бутылками, из которых торчал розовый напиток «Горный воздух», был где-то внизу. Электричество в киоске не выключили, и он слабо светился под снегом. Невдалеке время от времени вспыхивал красный фонарь светофора. Желтый и зеленый были занесены. Со стороны клуба железнодорожников, который словно нависал над привокзальной площадью, доносился скрежет — надорванные листы кровельного железа бились, как мерзлое белье на веревке. Оторвавшись, они черными птицами летели над вокзалом, над перроном и бесшумно падали в сугробы где-то среди маленьких корейских домиков.

Вспарывая унтами снег, Левашов прошел вдоль деревянного вокзала. У фонаря над входом ветром переломило провод, и лампочка мигала, мигала, будто морзянкой настойчиво и безнадежно звала на помощь.

По железной лестнице, прилепившейся к стене вокзала, Левашов поднялся на второй этаж и вошел в кабинет начальника. Усатый, седой и энергичный, он быстро кивнул Левашову и снова повернулся к собеседнику. Левашов улыбнулся про себя, заметив, как у начальника сразу изменился тон — он стал игривым и снисходительным.

— Ну что ты паникуешь, Денисов? Отличная погода! Бодрит! Молодит! Посмотри на меня — разве нет? — Начальник приосанился и быстро взглянул на Левашова.

— Да уж молодит, — хмуро ответил Денисов. — Не знаешь, куда девать бодрость-то… Я вот подумал…

— Рейс отменить? Чего ради?! Ну снежок выпал, ну ветерок подул! А ты испугался? Ну?! Послушай-ка, Денисов… Дорога в порядке. Полчаса назад пришел состав из Макарова. И потом, снег идет только на юге. Доберешься до Долинска, а там тебе зеленая улица! Подумай о наших показателях, Денисов! Один отмененный рейс — и прости-прощай все премии, вся слава и почет! — Начальник улыбнулся, его короткие усы вытянулись, стали тоньше, а упавшая на лоб негустая седая прядь придала ему выражение молодое и отчаянное.

— О славе да почете и без меня есть кому подумать. — Денисов посмотрел на лужу, которая растеклась от его валенок, смущенно переставил ноги в сторону, потом, не выдержав, поднялся и пересел на соседний стул.

— И еще, — продолжал начальник, — завтра я доложу в управление, что в чрезвычайно сложных погодных условиях безукоризненно провел состав по длиннейшей трассе острова опытный машинист Денисов. Ты слышишь? Безукоризненно! — Начальник поднял указательный палец, словно бы сам удивляясь той славе, которая свалится завтра на плечи опытного машиниста Денисова.

— Да будет тебе языком-то молоть, — непочтительно сказал машинист и махнул рукой. Его, видно, нисколько не смущало присутствие постороннего. — Зарядил — в управление доложу, в управление доложу… Докладывай, если тебе больше нечего доложить…

— Ну хорошо, — сказал начальник. — Уж и пошутить с тобой нельзя… Больно ты серьезным стал, Денисов, никак на мое место метишь? — Заметив, как поморщился машинист, начальник снова стал серьезным. — Скажи, пожалуйста, кого мне послать в этот рейс? Ну говори, кого? Чтобы и дорогу знал, и опыт был бы у него в такую погоду поезда водить… Ну? Предлагай кого-нибудь…

— Господи! — воскликнул Денисов и посмотрел на начальника чуть ли не с сожалением. — Да не за тем я пришел! Не надо меня уговаривать, не девчонка я… Мне сказано, я сделал. Чего ты меня уговариваешь, чего обижаешь?

— Я тебя обижаю?! — ужаснулся начальник.

— Конечно. Если ты меня уговариваешь, значит, ты считаешь, что я могу поступить и так, и этак, могу поехать, могу отказаться, могу подумать и снова согласиться. Ты это брось, — строго сказал Денисов. — Я вот чего пришел…

— Ну?! Я слушаю.

— Где я живу, ты знаешь…

— Знаю. Что дальше?

А то дальше, что жена у меня дома остается. Отрыть бы надо жену-то… когда занесет. Такая вот просьба. — Денисов поднял голову и в упор посмотрел на начальника. — Так как?

— Ну и паникер ты, Денисов! Ну, паникер! Посмотри в окно — снег-то кончается! Луна в окно смотрит! Звезды ясные!

— Не знаю, может, и луна в окно смотрит, а может, кто фонарь за луну принял. Не о том я… Я вот что… Если засыплет мою-то… отрыть надо. Потому сама не сможет. С крышей нас всегда заносит. С трубой. Ты небось уж и забыл, как это бывает, потому запиши себе на бумажке-то… На всякий случай. Я понимаю, у вас тут без меня хлопот будет, но ты все же запиши.

— Хорошо, Денисов. Не беспокойся. Управление в снегу оставим, а жену твою вызволим.

Денисов молча поднялся, как-то раздумчиво подошел к двери, потоптался, будто хотел еще что-то сказать, но, так и не сказав ничего, вышел. На секунду в комнату из темноты ворвалось холодное облако снежинок, но дверь захлопнулась, и снежинки осели, растаяли.