Реджи Нейделсон - Красная петля

– Обычный?

– Ну да, – сказала она. – Обычный.

– Вы уверены?

– Джек и неуверенность – вещи несовместимые. Он всегда во всем уверен. Правда, сексуален. Трахается налево и направо, но человек приятный.

– Да?

– Как там говорится? «Жалюзи во все щели трахнет», писал кто-то. Вот таков Джек. Мне ли не знать.

– Вы часто с ним виделись?

– Периодически, – ответила она. – Он приходит и уходит.

Я поблагодарил ее и направился к машине. Обернулся и спросил:

– Вы часто ходите за кофе в такую рань?

– Постоянно. Работа на дому сводит с ума, понимаете?

– А куда вы ходите?

– Тут есть несколько лавочек, работающих с утра, но лучший кофе – в кафетерии на Ван-Брант-стрит. Все там берут.

– И Джек тоже?

– Конечно. Почему нет?

– А на прошлой неделе вы встречали его там?

– Когда именно? Неделя длинная, – сказала она. – Много дней. Во вторник видела его точно. Я запомнила, потому что гуляла всю ночь с понедельника, а по дороге домой зашла туда за сигаретами, очень рано. Он был там с приятелем. Чернокожим. Элегантным таким.

– Вы знали этого чернокожего?

– Видела поблизости раза два, он обедал в «360». Он какой-то писатель, что ли. Лет шестидесяти где-то. А что?

В то утро, когда Сид вышел из дому, оставив дверь незапертой, он встречался с Джеком. И домой уже не вернулся.

– Вам нравится здесь жить? – спросил я.

– В общем, да, – сказала она. – На прошлой неделе какой-то бездомный бедолага угодил под причал, это, конечно, никуда не годится. Но мы тут в двух шагах от Сохо, можно и бизнесом заниматься, и художники есть, а теперь у нас два ресторана, попавших в «Загат», и обустраивают портовую зону, парки, площадки для детишек. Мы идем в гору, не сегодня-завтра откроется яхт-клуб. Здесь и архитекторы, и ателье, а потом «Блумингдейл» явятся в Бруклин, и дело в шляпе. Верно? – Она ухмыльнулась. – Мне правда здесь нравится. Диковато, просто прелесть.

Она спросила, не желаю ли я чашечку кофе, но я ответил, что спешу. Мы еще немного поболтали, из вежливости я поинтересовался, чем она занимается, потому что за ее спиной виднелась просторная пустая студия.

Воздушными змеями, ответила она. Делает змеев из шелка. Она коснулась длинных черных прядей и потеребила застрявшие бисеринки клея.

– Три, четыре, пять сотен баксов за штуку. Однажды тысячу отвалили. За змея.

– А до того чем занимались? – спросил я.

– До чего? – уточнила она.

– До змеев.

– Мужем.

– Что?

– Замужем я была. Жила в Вестчестере, в предместьях. А теперь клею змеев в Ред-Хуке.

«МАРШ ЯДЕРНЫХ ЧЕМОДАНОВ НАЧИНАЕТСЯ В РЕД-ХУКЕ» – значилось в заголовке. Бомбы в чемодане. «Грязные» бомбы. Эпохальный сюжет Джека Сантьяго. «Ты читал мою статью?» – спросил он меня в баре накануне вечером.

Джек исчез. Не знаю, когда и как он вылетел, ночью ли, сегодня ли утром, но он уже в Москве или отбыл на юг России, и единственный способ убедить кого-нибудь вернуть его – установить, что он убил Сида, и объяснить зачем. Зачем? – спросят меня. Для чего? С какой стати он стукнул Сида по голове и сбросил его в воду?

Сидя в бруклинской квартире Максин, у Бей-Ридж, я перечитывал материалы Сида, выискивая доказательства того, что его убил Джек. Одну за другой раскладывал папки на кухонном столе и стульях. Корпел над каждым клочком бумаги. Некоторые листки слиплись от сырости и старости, я отделял их и клал на просушку.

Через час весь кухонный стол, рабочий стол в гостиной и пол были устланы бумагой. Инстинкт побуждал меня к действию, толкал к аэропорту, требовал разведать, на каком самолете вылетел Джек, принуждал кому-то позвонить, куда-то съездить. Я уже просматривал эти папки, но не слишком внимательно. Надо было удостовериться. И я продолжал читать. В животе урчало.

Поторопись, мысленно понукал я себя. Может, он все еще в Москве. Сонни обещал сказать кому следует. В Москве еще можно схватить его. Задержать в аэропорту. Если же он отправится на юг, это будет труднее.

Кто-то постучал в дверь, и я потянулся к пистолету. Оказалось, пришла соседка Максин, которая думала, что мы все уехали. Я сказал, что работаю, уеду позже, улыбался, делал вид, будто собираю пляжные принадлежности. Эта женщина, наверное, решила, что у меня не все дома.

Гостиная Максин была маленькой и аккуратной, с двумя окнами, выходящими на реку. Я провел здесь сотни ночей, сидя на диване под красным покрывалом, пробуя пиццу, валяя дурака. Она дала мне ключи и сказала: «Это ведь наш дом. Наше гнездышко. Общее».

Сейчас же я чувствовал себя оккупантом. На душе скребли кошки. Максин не желала видеть меня на море. Я уже не знал, желает ли она меня вообще, и мне оставалось лишь углубиться в папки с бумагами, наследие Сида.

Я взял папку, озаглавленную «Ядерные чемоданы». Эти слова были выведены от руки.

Заголовок был из одной русской газеты, которые набирают материал в «Нью-Йорк Пост», из британских таблоидов и российских новостных агентств. Она печаталась в Бруклине. Народ ценил ее за сплетни, новости и астрологический прогноз. Я встречал ее в киосках на Брайтон-Бич.

Посмотрел на дату. Вышла два месяца назад. Я перевернул страницу и увидел, что она приколота скрепкой к более свежим распечаткам статей из Интернета, автор которых – Джек. У него был свой сайт.

Я прошел в спальню девочек и включил компьютер. Я плохо разбирался в этих делах, но по крайней мере сумел добраться до сайта Джека, где прочитал еще кое-что. То же, что и в статье. «Ядерный чемодан» на одном из заброшенных доков в Ред-Хуке. Никто не пострадал. Я знал, что такое случалось в городе не единожды. Как правило, власти старались не поднимать шума, если могли.

Я курил, пробегая глазами всю эту радиоактивную дребедень, в основном – интернетовские сплетни, пересказ того, что проскочило в новостях, и дневники, из которых не удалось почерпнуть ничего нового. Заявления, опровержения, спекуляции, страшилки, вроде того, что иногда запускают по телевизору, когда нужно заполнить пробелы между новостями.

Я выключил компьютер, вернулся в гостиную и поставил «Пипл Тайм», мрачный альбом, записанный Стэном Гетцем всего за несколько месяцев до смерти, когда он едва мог играть. Но он играл, играл роскошную музыку. Это был один из тех альбомов, которые я подарил Максин. Он не пришелся ей по душе, но она слушала очень внимательно, старалась проникнуться. Если поработать над собой, вслушаться, то она поймет, так считала Максин. Я наблюдал, как она сидела на диване: подогнув под себя ноги, будто школьница, откусывая пиццу, она слушала, будто на экзамене, силясь уловить смысл. Хотелось сказать ей: просто отдайся музыке. Но дело было в другом: довольно и того, что она старалась.