Эллен Полл - Труп на балетной сцене

— Смысл честолюбия в том, — говорила Рут, — что это вещь сугубо личная. — Ее ложечка беспокойно брякала о фарфоровую креманку, где таял последний кусочек мороженого. — Это внутренняя потребность достичь такого же или даже большего совершенства, как у людей, которые тебя вдохновляли. Вот что я называю честолюбием.

Было последнее воскресенье августа; подруги обедали на кухне Джульет. Со времени выкидыша Электры миновал месяц, и Рут неожиданно для себя на два дня раньше намеченного завершила постановку третьего действия «Больших надежд». Она объясняла это тем, что третий акт короче двух предыдущих и опирается на уже разработанный язык движений. Но Джульет догадывалась: подруга, как многие художники, плодотворнее работает в экстремальных, а не в так называемых нормальных условиях. Помогло постоянное напряжение, которое сопровождало постановку балета. Взять хотя бы Электру Андреадес: трагическая потеря ребенка и недельное отсутствие на репетициях явно побудили балерину сконцентрировать все силы; она неистово отдалась балету и танцевала Эстеллу с гордой, холодной яростью, которая, как понимала Джульет, была ответом на боль ее разбитого сердца.

Работа над хореографией «Больших надежд» была завершена. Оставалось научить исполнителей танцевать балет от начала до конца, продолжая работать над характерами персонажей. Потом репетиции с декорациями, репетиции в костюмах. А дальше — пережить премьеру. Обед на кухне Джульет (подруги решили обосноваться под крышей из-за объявленной озоновой угрозы) был в каком-то смысле пиршеством победительниц. Джульет тоже закончила (почти) «Лондонскую кадриль». И они закатили себе настоящий пир: crûdites, [24] салат из сырых овощей (фр.). пюре из нута, [25] турецкий горох. копченая форель. Португальские булочки, имбирное мороженое, — и все это под их любимые споры — теоретические, неразрешимые, без малейшего шанса и даже без намерения изменить точку зрения оппонента.

— Мне так не кажется, — отозвалась Джульет. — На мой взгляд, это лишь часть того, что составляет тщеславие, всего лишь узкий спектр проблемы. Большинством честолюбивых людей, во всяком случае, многими из них, движет жажда признания — чтобы общество по достоинству оценило их заслуги и другие приняли их популярность.

— Другие — это те, кого они уважают? — Наслаждаясь спором, Рут даже перестала брякать ложечкой.

— Все. И те, кого они боятся, кого обожают, мать и отец, и даже те, кого они презирают. — Джульет встала и направилась к холодильнику, чтобы убрать остатки форели. — Тщеславие — неприглядная штука. Представь себе, ну, скажем, человека, который занимается рекламой. Ему надо втереть публике очки и убедить ее приобретать то, что никому не нужно. По-твоему, он обожает клиентов-покупателей? Да ни в жизнь. Зато всеми силами старается обвести вокруг пальца и загнать гуртом в магазины.

— Этот человек ощущает потребность приобрести второй дом в Хэмптоне, — возразила Рут. — Это не тщеславие. Нет таких людей, которые по вдохновению кропают рекламные слоганы!

— Не согласна. Люди вживаются в свое ремесло, принимают вызов и придают большое значение в своей работе тому, за что их могут оценить. Один продает канцелярских скрепок больше, чем остальные, другой выписывает немереное число штрафов за неправильную парковку, третий моет больше ног прокаженным. Это может быть все, что угодно! Дом в Хэмптоне только часть вопроса. Хочешь еще кофе?

— Спасибо. Достаточно. У тебя такие же ощущения, когда ты перевоплощаешься в Анжелику Кестрел-Хейвен? Пишешь книги под псевдонимом, потому что хочешь, чтобы ценили тебя?

— Вряд ли. Скорее всем назло. Знаешь, как меня воспринимают благодаря моей писанине? Каким презрением награждают на всяких тусовках? Называют мои книжки «готикой», а меня — «потрошительницей корсетов». Я пишу не потому, что ощутила вдохновение, а потому, что мне нравится писать.

— Неужели? — Рут была немало озадачена.

— А чему ты удивляешься? — Джульет опять устроилась напротив нее.

— Мне казалось, ты пользуешься любым предлогом, чтобы улизнуть из-за стола.

Джульет, которая только что вернулась из Бостона, где читала лекцию на собрании Ассоциации университетских отделений фольклора и мифологии, рассмеялась. Ее согласие прочесть эту лекцию было превосходным примером того, с какой готовностью она отвечала «да», когда появлялся предлог поотлынивать от работы.

— Я же не сказала, что писать просто. Но, — продолжала она упавшим голосом, — иногда на меня нападает…

— Скука?

— Нет, ступор.

Хотя с «Лондонской кадрилью» все получилось не так уж плохо, призналась себе Джульет. Какое-то время потолкалась в студии Янча и несколько дней… что греха таить… строила из себя Нэнси Дрю. А теперь осталось дописать всего две главы. Во времена «Парижского джентльмена» приходилось куда труднее.

— Хотя вообще-то я люблю писать, — снова заговорила она. — Как правило, процесс доставляет мне удовольствие. Так что тщеславие тут ни при чем. Какое же удовольствие, если не можешь не писать?

— Что ты хочешь сказать? — спросила Рут.

— Смысл в удовольствии.

— Смысл? — с сомнением покачала головой хореограф.

— Ведь живешь один раз. И если есть выбор — хотя у большинства людей его нет, — надо делать то, что больше нравится.

— Раз живешь один раз, надо все рассчитать, — убежденно возразила Рут. — Упорно работать и выложиться на все сто. Стать лучшей в своем деле. Возвратить миру все, что любишь. И успеть до того, как умрешь, внести вклад во все, что кажется важным. Вот что требуется делать.

— Любой ценой? Я этого не понимаю.

— Любой ценой!

Джульет покачала головой:

— Ты слишком много времени проводишь в студии, — и тут же пожалела о своих словах. Ей было намного легче обсуждать с подругой любой вопрос, только не балет.

— Если бы люди не испытывали потребности творить, не существовало бы танца, — заявила Рут.

— Ты не права. Конечно, существовал бы, — возразила Джульет. — Только он был бы другим. Как, например, народный.

— Балета точно не было бы.

— И балет бы существовал. Только не был бы таким безумно совершенным.

Настала очередь качать головой Рут.

— Балет и есть само совершенство. Такова его природа. Балет — это экстрим и требует экстремальных усилий. В твоем мире никакого балета не было бы — ни балета, ни операций на мозге (во всяком случае, успешных), ни космической техники, ни голодных забастовок…

— Ни супермоделей, ни зеленых беретов, ни религиозных фанатиков, ни самосожжений, — подхватила Джульет.

— Никаких достижений.

— Злосчастных достижений.

— Никакого напряжения сил.