Штефан Мариан - Современный румынский детектив

— Когда зайти за кассетой? — спросил я.

Заметно было, что он колебался: видно, подсчитывал, сколько еще можно из меня вытянуть. Приличествующим случаю жестом я объяснил, что мой бумажник не собирается больше производить на свет никого, кроме тех двух близнецов, которых старик уже усыновил.

— Какой сегодня день? — поинтересовался он,

— Святой Почин!

— Ну, тогда заходи в день Святого Гешефта! — вдруг вспылил он и хотел было закрыть дверь, но я, рассвирепев, подставил ногу, ухватил его за ворот засаленного халата, прикрывавшего костлявую грудь, и хорошенько встряхнул. Он тут же изобразил смиренную улыбку.

— Слушай, ты, лысый розанчик, если сегодня вечером я не получу в руки готовую для прослушивания кассету, то разнесу вдребезги твою развалюху! — пригрозил я и вышел, не дожидаясь ответа.

Я почувствовал себя в форме и даже начал напевать. Мне казалось, что я способен истребить целый полк паркинсонистов.

Пройдя насквозь парк Чишмиджиу, я вышел к памятнику французским воинам, блестевшему под солнцем как стекло. Начавшаяся в первую мировую история с поцелуем, который страдавшая бледной немочью, но зато девственная Румыния запечатлела на челе француза, длится и до наших дней. Около памятника нищий, похожий на окоченевший труп, кормил голубей. Время от времени, резвясь, на него наскакивала немецкая овчарка. Тогда голуби поднимались в воздух и хлопали крыльями, будто аплодировали. Старик, кончив засевать ниву обледенелого асфальта, безмятежно удалился и исчез среди голых ветвей, как за решеткой богадельни. Немного поодаль, пристроившись у жаровни торговки каштанами, двое юных влюбленных вглядывались в затерянную где-то вдали, за горизонтом, первую страницу истории своей любви. Дрожащими от холода пальцами паренек пощипывал струны грустной гитары, но глаза горели надеждой на благосклонность той, под чью дудку он плясал.

В магазине музыкальных товаров я купил маленькую губную гармошку, а в первой же попавшейся по пути кондитерской наполнил карманы конфетами в пестрых шуршащих обертках. Я почувствовал себя конкистадором, отправляющимся покорять Новый Свет с грузом разноцветных бус.

Зайдя на почту, я взял листки почтовой бумаги и крупными печатными буквами написал то, что мне было нужно. Потом начал прогуливаться взад — вперед, делая вид, что жду телефонного разговора с провинцией.

Она сидела как примерный ребенок, сложив ручки на оборке платья и болтая под скамейкой ногами. Я сразу прилип к той же скамейке, вытащил из кармана газету и некоторое время изображал, что читаю спортивную рубрику. Но вскоре с недовольным восклицанием сложил газету и сунул обратно в карман. Тут я сделал вид, что только сейчас заметил ее присутствие. Целиком захваченная своим занятием, она вперила взгляд в пространство.

— Если ты будешь столько болтать ногами, они вырастут у тебя, как у жирафы! — предупредил я.

Стрельнув в меня глазами, она зажмурилась и показала мне язык. Все произошло очень быстро, кроме меня, никто не заметил.

— Ха — ха — ха, ха — а–а! — тихонько засмеялся я ей в самое ухо. — Мне показалось, что это Вуди!

На ее лицо набежало облако: она насупилась, не понимая, комплимент ли это. Я вынул из кармана губную гармошку и поймал луч солнца ее блестящим боком. Защищая глаза, она отвернулась. Подождав, пока она примет прежнюю позу, я опять пустил ей в глаза солнечный зайчик. Так повторялось несколько раз. Наконец она начала улыбаться. Я поднес гармошку к губам и очень тихо, только для нас двоих, сыграл знаменитую песенку Фреда Фейдера о собачках.

— Хочу еще лаз! — попросила она, когда я кончил играть. Ее глаза стали такими большими, как будто она увидела что-то необыкновенное. Ее шепелявость меня ничуть не беспокоила. Мне припомнился случай с одним приятелем. Этот тип несколько недель подряд ходил по пятам за очень красивой женщиной, не осмеливаясь с ней заговорить. Когда наконец ему подвернулся удобный случай и он набрался храбрости, прекрасное создание вместо членораздельной речи издало невразумительное мычание. Бедняжка оказалась немой.

— Как тебя зовут?

— Мальвина.

Я извлек из кармана пригоршню конфет. Она выбрала самую красивую, развернула обертку с одного конца и выдавила конфету, как косточку из фрукта, так, что она сама прыгнула в рот. Посмотрела на мою все еще протянутую руку, выбрала несколько конфеток и сложила их в подол платья. Я поднес гармошку к губам.

— А тебя как зовут?

Я протянул руку для знакомства.

— Крот Кротяну Великий, Царь Укроп. Она была в восторге.

— А почему ты такой некрасивый?

Да, глаз у нее — ватерпас, в наблюдательности не откажешь. Я объяснил, что работаю каскадером и что меня сбросила норовистая лошадь. История с лошадью окончательно обеспечила мне успех. Потом я спел еще раз и еще балладу о собачках. Когда появился ее отец и убедился, что дочь ведет себя прилично, он бросил на меня благодарный взгляд и опять исчез, довольный, что кто-то приглядывает за ребенком. Я помолился про себя, чтобы ему подольше не давали разговора.

Покачивая головой и причмокивая губами, я оценивающе рассматривал девочку. Опять протянул ей горсть конфет.

— Все-таки ты слишком маленькая! — вздохнул я.

— Ну и что, что маленькая? — Она уставилась на меня круглыми глазами.

— Если бы ты была побольше, могла бы играть в фильме. Она помрачнела и начала задумчиво жевать нижнюю губу.

— А как же играет Михаэла? — выдала она наконец мучившее ее недоумение,

— Михаэла умеет читать, — пояснил я.

Она оттопырила нижнюю губу и недоверчиво нахмурилась. Потом, опомнившись, подскочила:

— И я умею!

— Не может быть, ты совсем маленькая! — словно пораженный, выговорил я.

— А вот умею! Честное слово, взаправду умею! Минуту я размышлял, а потом вытащил свои листки.

— Сейчас увидим.

Мы начали вместе. Она читала довольно хорошо.

— Что такое" коралловый"?

Я объяснил. Мы несколько раз прочитали стихи вдвоем, пока она не выучила их почти наизусть. Конфета, которую она держала за щекой, усиливала шепелявость. Под конец ей удалось без ошибок прочитать все самой.

— Молодец! — похвалил я. — Меня ты убедила. Осталось еще уговорить режиссера, и тогда все в порядке. Хочешь?

Она кивнула головой и нетерпеливо спросила:

— Когда?

— Прямо сейчас. Я позвоню ему по телефону, а ты почитаешь для него, как читала мне. Ладно?

Мальвина колебалась.

— А он повелит, что я читаю?

— Да, ведь я ему скажу. По этому случаю он запишет тебя на магнитофон. Пошли!

— Пусть придет папа.

— Мы к нему и пойдем,

Я показал ей на телефонные кабины, вдоль которых, как разъяренный лев в клетке, метался ее отец. Она согласилась гораздо скорее, чем я предполагал. Ее отец спросил, чем мы заняты. Я с негодованием ответил, что играем и чтобы он занимался своими делами.