Вера Колочкова - Алиби — надежда, алиби — любовь

— Да кака така любовь! — подражая голосу тезки-героини из любимого фильма, грустно проговорила Надя. — Убежал мой кавалер, только его и видели. Обиделся он на меня.

— А чего обиделся-то? — осторожно спросила Ветка, запихивая Машеньке в рот клубничную ягоду. — Ты расстаралась, такую еду кудрявую ему навертела, шампанское в ведро зафигачила, а он обиделся?

— Да при чем тут еда и шампанское! Вот все тебе смешно…

— Не, мне не смешно, Надь. Наверное, я просто тебе завидую так. Счастливая ты. Ко мне-то уж точно никто уже на ужин никогда не придет. Хоть зазовись.

— Почему ты так думаешь?

— Да потому! Вот он, мой ужин сидит, твою еду дорогую за обе щеки кушает, — мотнула она головой в сторону Артемки, с аппетитом уплетающего салат с королевскими креветками, вынужденно и щедро сдобренный шампанским из Сашиного бокала. — А завтрак мой клубничку с удовольствием распробовал… Да, Машенька? — заглянула Ветка улыбчиво в перемазанную красным соком мордашку. — А нам и не надо никого… Мы сами себе и обед, и завтрак, и ужин…

— Вет, не говори так. Все у тебя еще будет. Чего ты!

— Конечно, будет. А как же. Главное, верить надо. Всю жизнь верить и ждать. Как твоя мама говорит? Хорошую невесту и на печи найдут? Эх, жаль, печи у меня в квартире нет. А то бы меня точно, вот обязательно даже нашли бы…

— Да перестань! Грустный какой-то у тебя сегодня юмор.

— Ладно, перестала. Так из-за чего, говоришь, твой кавалер на тебя обиделся?

— Да у нас тут спор с ним небольшой вышел. Он считает, что безответная мазохистская любовь — это так, пустяки для человека. И не может быть мотивом для убийства при стечении определенных обстоятельств.

— Ого! Ничего себе темочка для романтического ужина! Безответная любовь, убийство… Ты, что ль, такой разговор затеяла?

— Ну да, я.

— Что ж, с тебя станется. Ты ж не женщина, ты юрист!

— Да, юрист! И при чем здесь женщина — не женщина, когда человека так грубо под статью подвести хотели?

— Да дура ты, Надька, а не юрист… Вместо того чтоб мужику глазки строить, она с ним про убийство говорит… Он что, для этого к тебе в гости шел, что ли?

— А для чего?

— Ой, мама, не могу… — закатила под потолок глаза Ветка. — Что ж тебя так в крайности все время заносит, подруга? К одному она пыльным ковриком под ноги бросается, перышки ему чистит, а к другому с расследованиями дурацкими лезет… Ему твои расследования, знаешь, вообще по фигу! Он же так смотрел на тебя вчера…

— Как? Как смотрел?

— Да с интересом, вот как! Совсем не так, как на следователей там всяких смотрят! А ты — убийство… Во идиотка! Да от этого любой сбежит, ты что!

— Вет, а если без шуток, вот ты сама как считаешь, можно убить, чтоб чужую любовь выслужить?

— О господи, хоть гол на голове теши… — вздохнув, махнула в ее сторону Ветка и задумчиво откусила от большого краснобокого яблока. — Ей про Фому, а она все про Ерему…

— Ну, все-таки!

— Не знаю, Надь, — очень серьезно ответила вдруг Ветка. — Я ничью любовь никогда не выслуживала. Я честно мужа своего любила, и все. Хотя, может, и надо было как-то ее выслуживать, любовь эту. Сейчас бы, может, не жила матерью-одиночкой в квадрате…

— А я вот все время выслуживала, Вет. Сколько с Витей жила, столько и выслуживала. И на убийство ради этой любви пошла.

— Ты чего несешь? Какое убийство? — оторопело уставилась на Надежду подруга. Глаза ее округлились удивленными блюдцами, и рука с надкушенным яблоком застыла на полпути к месту назначения.

— Ребенка моего убийство. Я ведь недавно аборт сделала. Витя так хотел. — Тихо и горестно покаялась Надя.

— Вот сволочь… — возмущенно, но не без некоторого все же облегчения выдохнула Ветка, одновременно стрельнув взглядом в Артемку.

— Ну почему он — сволочь? Он никого не убивал. Это я сама. Испугалась, что он меня бросит, если по-своему сделаю. А он все равно бросил. Так что убийство меня не спасло. И Пита, выходит, не спасло…

— Какого Пита?

— Да так, есть тут фигурант один… А я вот что — навещу-ка я его завтра, фигуранта этого! Мысль, между прочим! Пусть Саша на меня обижается, но все равно я это дело до конца доведу.

— Надь, ты во что такое ввязалась? Это не опасно?

— Нет, Ветка, не опасно. Это пусть ему опасно будет. А мне бояться нечего. И терять уже нечего, похоже. Ни мужа у меня теперь, ни кавалера, ни цепей пролетарских…

— А оно вообще тебе надо, по большому счету? Может, ну его, это твое дело, не стоит и связываться?

— Надо, Ветка. Сама не знаю зачем, но надо. Очень надо. Прямо в одном месте у меня зудит, как надо!

— Ну, если зудит, тогда конечно… — философски изрекла Ветка, пытаясь оттереть послюнявленной салфеткой с Машенькиной мордашки клубничные розовые разводы. Машенька старательно кряхтела, отталкивая материнские руки, потом все-таки возмущенно расплакалась, выгнулась в спинке, капризничая.

— Ладно, все, не буду больше! Нравится — грязнулей сиди! Твое право! — примирительно проговорила Ветка. — Извини, если задела твое самолюбие…

В который раз подивившись Веткиным неординарным методам воспитания, Надежда только головой покачала. И улыбнулась. И в который раз Ветке позавидовала. И вдруг поняла, что с удовольствием променяла бы своего непьющего адекватного мужа на двоих детей. Или даже троих. И пусть бы ей при этом жилось ужасно трудно, все равно бы променяла…

— Ладно, Надь, пойдем мы. Видишь, спать хотим. И Артемка вон уже носом клюет. Потом мне про все это в подробностях расскажешь, ладно? И про Пита этого, и про любовь его мазохистскую…

— Ага. Расскажу. Идите, ребята, спокойной вам ночи…

Может, для Веткиного семейства эта ночь и впрямь была спокойной. Самой же Надежде не удалось заснуть и на минуту даже. Ложилась, вставала, ходила по комнате, пила чай, снова ложилась. Сон не шел. В конце концов она вообще бросила это мучительное занятие — лежать в темноте с закрытыми глазами. Чего толку-то? Лучше уж продолжать жить наяву, дать волю мыслям-воспоминаниям, которые все лезут и лезут в голову, отгоняя положенное на сон время. Неспроста ведь они в нее лезут. Чего-то им от нее надо, мыслям этим. А тем более, воспоминаниям. Хотя это слишком уж красиво звучит — воспоминания. Как в дамском романе. Как-то не подходило красивое это слово к той жизни, которая была у нее последние три года. Да и слово «жизнь» — тоже не то слово. Не жила она, а работала. Тщательно-кропотливо носила на свою ветку соломинки и травинки, складывала их одну к другой, как та птица-хлопотунья… Зачем, для кого? Зачем позволила себя так переломать-переделать, с какой такой целью? И, что самое обидное, так старалась, со всеми потрохами в эту мясорубку залезла…

Соскочив с дивана, Надежда снова заходила по комнате, словно пытаясь убежать от навязчивых этих мыслей, снова зашла на кухню, снова нажала на кнопку электрического чайника. Потом закурила нервно, встала у темного окна, выпустила сигаретный дым в форточку. Нет, лучше не думать об этом. Не надо. Что было, то было. Назад время все равно не воротишь. Лучше сесть и подумать, с чего она начнет завтра разговор с Питом. Вернее, уже сегодня. За окном-то уже утро почти. И снова на нее напала прежняя маетность, как продолжение грустных мыслей…