Камилла Лэкберг - Железный крест

Когда они получили вид на жительство, им с матерью выделили маленькую квартирку на окраине. Она принадлежала к ранней, тогда еще немногочисленной волне эмиграции и была единственной в классе не шведского происхождения. И это ей дорого стоило. Каждый день, каждый час она расплачивалась за то, что не шведка, что родилась в другой стране. Она говорила по-шведски без малейшего акцента, но это не помогало. Ее выдавали темные глаза и черные волосы.

В полиции, однако, несмотря на множество предупреждений, никаких проявлений расизма она не почувствовала. К тому времени шведы настолько привыкли к людям, которые выглядят не так, как они, что ее даже и не считали эмигранткой. Может быть, потому, что она уже так долго жила в стране, а может, еще и потому, что эмигранты с латиноамериканского континента казались шведам все же не такими чужими, как, допустим, беженцы из Африки или арабских стран. Абсурд. Все, чего она достигла, — ее считали более приемлемой, чем беженцы новой волны…

Именно поэтому она так опасалась людей вроде Франца Рингхольма. Они ничего не видели, детали для них были не важны: они смотрели на внешность, и тут же на поверхность всплывали иррациональные предрассудки тысячелетней давности, предрассудки тех времен, когда люди боялись ведьм и оборотней. Это было очень близко к тому, от чего они бежали из Чили. Неумение и нежелание видеть. Диктатор определил, что есть только один правильный путь, тот, который он выбрал, а все остальное — злонамеренные попытки с этого пути уйти и увести за собой остальных. Такие, как Франц Рингхольм, существовали всегда, во все времена. Люди, которые считали, что их ум, или физическая сила, или власть дают им право судить, что нормально, а что не нормально.

— Какой номер дома, ты сказала? — Мартин прервал ее размышления.

Паула посмотрела в блокнот.

— Седьмой.

— Тогда приехали.

Патрик припарковал машину. Небольшой жилой комплекс в Куллене, рядом со стадионом в Фьельбаке.

Стандартная табличка с именем заменена на деревянную дощечку, на которой в обрамлении нарисованных от руки цветов красуется изящная старинная вязь: «Виола Эльмандер». Женщина, открывшая дверь, целиком соответствовала этому стилю: полноватая, но пропорционально сложенная, с излучающим естественное дружелюбие круглым лицом. Паула обратила внимание на ее романтическое шелковое платье в мелких цветочках и тут же представила Виолу в соломенной шляпке. Такая шляпка очень подошла бы к ее седым, забранным в аккуратный узел волосам.

— Проходите, — приветливо сказала Виола и пропустила их в прихожую.

Паула огляделась. Квартира очень отличалась от ее собственной, но она почему-то подумала, что именно так должно выглядеть жилье в Провансе, где она никогда не была. Простая, в деревенском духе, мебель, кругом цветочные мотивы на гобеленах и натюрмортах.

Гостиная была выдержана в том же, как посчитала Паула, южноевропейском стиле.

— Я поставила кофе, — сказала Виола.

На журнальном столике уже красовалось несколько розовых фарфоровых чашек — тоже в цветочках, рядом блюдо с печеньем. Мать честная, подумала Паула, и блюдо в цветочках…

— Спасибо, спасибо, — поблагодарил Патрик и осторожно присел на диван.

Они представились. Виола разлила по чашкам кофе и села в кресло, ожидая продолжения.

— Как вам это удается? — спросила Паула, пригубив кофе. — Как вы выращиваете такую красивую герань?

Мартин и Патрик с удивлением уставились на Паулу.

— У меня герань либо гниет, либо высыхает, — пояснила она.

— Ничего сложного, — скромно, но с плохо скрытой гордостью сказала Виола, — надо просто дать земле высохнуть как следует, а потом не перестараться с поливом. И еще замечательный совет мне дал Лассе Анрелль: надо время от времени удобрять мочевиной, тогда даже самые капризные сорта чувствуют себя превосходно.

— Лассе Анрелль? Спортивный комментатор из «Афтонбладет»? — недоверчиво спросил Мартин. — И на «ТВ-четыре»?

Виола, судя по всему, посчитала вопрос Мартина настолько глупым, что даже не удостоила его ответом. Для нее Лассе Анрелль был в первую очередь экспертом по герани, а то, что он в свободное время комментировал какой-то спорт, ровным счетом никакого значения не имело.

Патрик откашлялся.

— Насколько нам известно, вы регулярно встречались с Эриком Франкелем… — Он помедлил. — Сочувствую вашему горю.

— Спасибо, — сказала Виола, глядя в чашку с кофе. — Да… мы встречались. Иногда Эрик оставался у меня, но не часто… раза два в месяц.

— А как вы познакомились? — с любопытством спросила Паула.

Ей было трудно представить, что могло связывать таких на первый взгляд разных людей.

Виола улыбнулась. Оказалось, у нее совершенно очаровательные ямочки на щеках.

— Эрик читал в библиотеке лекцию… когда это было… думаю, года три назад. Или четыре? Он рассказывал о жизни в Бухуслене во время войны, и я пошла послушать. Потом мы разговорились, и, знаете, слово за слово… — Она улыбнулась какому-то приятному воспоминанию.

— Вы никогда не бывали у него дома? — Мартин после короткой внутренней борьбы потянулся за печеньем.

— Нет. Эрик считал, что так спокойней. Он ведь жил не один, они делили дом с братом. И хотя Аксель часто бывал в отъезде… нет, мы предпочитали встречаться у меня.

— Он никогда не говорил, что ему кто-то угрожает?

— Нет! Никогда! — Виола тряхнула головой. — Почему кто-то должен был угрожать Эрику, учителю истории на пенсии? Даже думать об этом дико. Абсурд!

— Может быть… но, представьте себе, ему и на самом деле угрожали. Кому-то очень не нравился его интерес к нацизму и Второй мировой войне. Кое-кому не нравится, когда историю изображают не так, как бы им хотелось.

— Эрик никогда и ничего не изображал, как вы странно выразились, — с неожиданным раздражением сказала Виола. — Эрик был истинным историком и крайне бережно обращался с фактами. Его щепетильность не знала границ. Эрик никогда не высказывался, если не был на сто процентов уверен. Истина всегда была для него истиной, независимо, укладывалась она в его теории или нет… «Изображал»… — передразнила она уже с улыбкой, заметно остыв, — не изображал, а складывал пазл. Медленно, терпеливо, кусочек за кусочком складывал пазл и никогда ничего не подгонял. Кусочек облака, кусочек голубого неба, зеленого луга… месяц за месяцем, пока не сложится. И только тогда позволял себе показать кому-то результат. Никогда не показывал полработы. — Она успокоилась, и лицо ее приобрело прежнее мягкое выражение. — У историков работа не кончается никогда. Всегда находятся новые факты, и действительность поворачивается другой стороной…

— А почему он так увлекся именно Второй мировой? — спросила Паула.