Сергей Смирнов - Всегда начеку

Он продолжал внимательно изучать путевые листы, вернее, делал вид, что смотрит их. На деле же прикидывал: как быть? Двенадцать человек — и он один. Задержать их будет не просто. Но и упустить нельзя.

Кто-то тронул его за рукав:

— Слушай, лейтенант...

Обернулся. Рядом стоял хозяин «Волги». Георгий досадливо отмахнулся:

— Да подождите вы! Сказал, — значит, сделаю.

— На тормоза — плевать! Другое сделай. — Мужчина заговорщически подмигнул, вытащил из кармана пачку десятирублевок. — Твои, тут пять твоих зарплат. Ты нас не видел, мы тебя не видели.

— Ах, вот как! Понятно. Мало даешь за мою совесть!

— Можно и прибавить, столкуемся.

— Вряд ли. Денег не хватит... Машины вынужден задержать до выяснения некоторых обстоятельств.

— Пожалеешь, лейтенант! — Хозяин «Волги» выдохнул это тяжело, с угрозой. — Нас все-таки тринадцать, раздавим в лепешку.

Георгий круто повернулся и пошел прямо на окруживших его людей. И такая непреклонная решимость была в его взгляде, что те безмолвно расступились. Лейтенант шагал к мотоциклу, ощущая на себе злобные, ненавидящие взгляды. Ему хотелось рвануться, бежать, казалось, что еще миг — и вонзится в спину чей-то нож. Но он заставлял себя идти ровным, размеренным шагом. И это мнимое спокойствие и уверенность подавляли тех, кто остался у грузовиков, внушали им страх перед этим одиноким человеком в милицейской форме.

И когда Кашия, сев за руль мотоцикла, сделал шоферам знак, чтобы они следовали на машинах за ним в селение, ни один не осмелился развернуть свой грузовик и умчаться обратно. Они понимали: вперед дороги нет, ее преградил вот этот лейтенант. Но нет дороги и назад, потому что и там на их пути встанут работники милиции и их помощники из местного населения.

Следствие установило, что преступники похитили мандарины в одном из совхозов Кобулетского района и намеревались переправить их в города Российской Федерации. Однако Георгий Кашия не считал свой долг выполненным до конца, пока Аджарский обком партии не рассмотрел вопрос о том, как могло случиться, что стало возможным такое крупное хищение, каким образом преступникам удалось вовлечь в свои грязные дела шоферов автомашин...

— А ну, сын, покажись-ка!

Георгий послушно останавливается посреди комнаты, вытягивает руки по швам. Он знает наизусть весь ритуал встречи с отцом. Так повелось с пятьдесят седьмого года, когда он впервые пришел к отцу в милицейском мундире с погонами сержанта. Отец долго рассматривал его, покачивал седой головой, цокал языком, потом сказал: «Гляди, чтоб ни пятнышка на нем не было!» Георгий отшутился: «Я аккуратный, а если что — химчистка есть». Отец нахмурился, погрозил пальцем...

— Докладывай!

— Здоров. На службе — без происшествий...

— Опять врешь! Из газеты узнал, как ты с теми, мандаринщиками, воевал, а ты молчишь!

— Ну уж, воевал, — смущенно усмехается Георгий. — Никакой войны-то и не было, просто задержал.

— Эге! — старик только сейчас замечает на кителе сына значок. — Подойди-ка, дай взглянуть... «Отличник милиции»... Молодец!

И, словно раздумывая вслух, негромко повторяет старую грузинскую пословицу:

— Родина предпочитает, чтобы сын был лучше отца...

Высокий, чуть сутуловатый человек размашисто шагал от станции по едва приметной стежке во ржи. Рожь поднялась такая, что человек, опускаясь в ложбинку, нырял в колосья по самый красный околыш своей милицейской фуражки.

Да, снова наливается ржаной колос. Глазастыми ромашками покрылись луга. Просторно, чисто. А вон и Пьяна, вертлявая светлая река, вся в разнотравье и рыбных плесах.

С пригорка человек глянул на изгиб Пьяны — запестрели на крутояре первые домики Валгусов, его родной деревни. Долго же он не был здесь! Лет десять, пожалуй. Все уговаривал себя: родичей в деревне нет, и погодков раскидало, помнит ли кто его? А теперь вот защемило сердце. Милая, родная сторона. Каждому кустику хочется поклониться, каждой травинке.

Пахнуло чем-то давно забытым: далеким детством, комсомольской юностью, первой любовью. По этим стежкам, под этим солнцем вышагивал на заре своей жизни колхозный паренек Василий Сафонов.

А потом...

Сафонова ранило во второй раз. Совсем плохо было дело. Дали отпуск, для поправки в родных краях. Четыре километра от станции до своих Валгусов ковылял тогда целый день. Пройдет немного — и без сил.

А пришел домой — матери и встретить его нечем, одни полынные лепешки на столе. Вся деревня кормила и отхаживала солдата: несли молоко и масло, последнего цыпленка и последнюю картофелину. Каждый старался хоть дотронуться до Василия. Пусть такой, но вернулся, а их кормильцы уже сложили где-то головы.

Ведь сразу в июне сорок первого Валгусы остались без мужчин. Ушли на фронт подростки-комсомольцы Андрей и Павел Симагины, братья Мироновы, Бумагин Алексей Иванович, и сын его Василий, и брат Евгений...

Редко кто успел прислать по нескольку писем. Погибли в самую лихую годину — под Харьковом, на Брянщине, у подмосковных разъездов.

Сам Сафонов встретил войну на границе: только-только взяли на действительную службу. Отходил с боями почти до самой Волги.

Перед одной отчаянной контратакой, когда, казалось, всем придется погибнуть, приняли Сафонова в партию. Коммунистом хотел умереть. Коммунистом стал жить. Дважды был ранен, контузию получил, обмораживал руки и ноги, в танке горел. Был солдатом — стал офицером. И все время чувствовал себя частицей народа, поднявшегося, чтобы задушить врага.

Однажды наступал со своим взводом пехоты. Почти всех покосило под укрепленным районом. Сафонову обожгло грудь. Упал на землю, подкатило под сердце — не встать. Очнулся: какой-то солдат волочит его по снегу к своим. Застонал от боли. Слышит: «Не стони. Я сам ранен, а тащу...» — «Как звать-то тебя?» — «Пашка». Знал Сафонов из соседнего взвода солдата, по имени Пашка. В госпиталь взяли обоих. Отдышался Сафонов, открыл глаза, видит, Пашку перевязывают. Глянул повнимательнее: да это же женщина... Вот тебе и Пашка-солдат!

Если уж женщины пошли воевать, не мог Сафонов долго пить молоко и отлеживаться на печке.

И снова бой. Польша, Восточная Пруссия... И опять ранение. Друзья ворвались в Берлин. Сафонов удрал из госпиталя, добрался до рейхстага и по праву солдата расписался на его стенах. Так кончилась война.

Что он умел в мирной жизни, бывший подпасок Сафонов? Мать с сестрами перебрались на жительство в Горький. Дом в деревне заколотили. Пришлось и Василию ехать в город. Пошел подсобником на автозавод. А вскоре их, двадцать недавних офицеров, двадцать коммунистов, вызвали в партком и предложили учиться в техникуме. Год был студентом специального факультета. Сдал экзамен и стал мастером цеха холодной штамповки. Кажется, начиналась новая жизнь. Появилась семья, два сына. Но однажды вызвали в райком партии.