Филипп Джиан - Вот это поцелуй!

– Нет, Мэри-Джо, не надо его выпускать.

– Но пес подыхает от скуки.

Фрэнк встал у меня за спиной, чтобы помассировать мне плечи. С одной стороны, это меня раздражало, а с другой – было отчасти похоже на то, чего я так хотела…

– Фрэнк, мы можем позволить себе заплатить штраф.

– Да, но дело не в этом. Прошу тебя, не надо.

На протяжении долгих дней над нами простиралось чистое голубое небо. Воздух был холоден и сух. Солнце заливало гостиную с утра до вечера. Хоть что-то мне нравилось в этой халупе. Там, за окном, было так хорошо. Заметив, что Фрэнк смутился, я сказала ему, что теперь гостиная утратила все свое очарование. Надо всегда говорить правду.

– Но это уж точно последний снег, – ответил он. – Все наладится.

Я не знала, наладится ли. Я задавала себе этот вопрос уже несколько месяцев. И у меня по-прежнему не было на него ответа. Наверно, меня угнетало соседство с Розой Деларю. В этом пригороде, где такой свежий воздух где все домишки битком набиты жалкими и занудными университетскими профессорами с аккуратно подстриженными бородками, в вельветовых брюках, с чокнутыми женами и пикниками в лесу. Но Фрэнк прямо-таки загорелся идеей поселиться здесь, уж больно ему это местечко пришлось по вкусу. Он считал, что тут мне будет лучше. На самом деле он сам, наверное, заболел бы, если бы мы не перебрались сюда.

Он натягивал плащ, улыбаясь.

– Вот видишь, снег уже прошел. Скоро прояснится.

Я напомнила ему, что к нам должен зайти Натан, чтобы забрать свою писанину с его правкой. Фрэнк терял не только слух, но и память. Может, правда, и возраст сказывался… Он громко спрашивал сам себя, где у него голова и как он мог об этом забыть, а Рекс продолжал скулить и яростно скрести порог. Еще одно существо, совершенно ничего не понимавшее в этой жизни. Еще одно существо, недовольное своей участью.

Фрэнк вытащил стопку листков из своего портфельчика (с такими любят ходить педики), положил на стол и со вздохом сказал:

– Так… Он делает кое-какие успехи, но это все, что тут можно сказать. Да, кое-какие успехи. К чему это приведет, я понятия не имею. Все станет ясно только через несколько лет. Разумеется, при условии, что он будет держать удар. Потому что именно на этом пути и следует ожидать ударов, ведь так? Да, именно здесь их и следует ожидать. Так что надо еще посмотреть, выдержит ли он.

Я смотрела в окно. Отупело таращилась на ужасно унылое, серое небо, стиснув руками подлокотники.

– Тебе следовало бы в них заглянуть, – добавил Фрэнк.

– Нет, спасибо, – сказала я, провожая взглядом стаю воронья. – Это меня не интересует.

Фрэнк не стал настаивать. Он теперь старался как можно меньше мне противоречить. По вечерам он выходил, только чтобы слегка пройтись по нашему кварталу, где он мог приветствовать себе подобных, трудившихся в своих садиках, и хвалить их розы, такие яркие и душистые (а эти розы вели себя как Рекс: тянули ко всем свои лапы, гнусно красовались, как шлюхи, среди всего этого уродства, о котором с таким визгом и с такой немыслимой заботой пеклись эти придурки).

Иногда Фрэнк отправлялся с визитом к чете Деларю, они теперь то и дело устраивали у себя дома партии в покер и в «Детектив». Вот и все. Не знаю, как у него складывалась сексуальная жизнь. Может, у него поубавилось прыти, а может, это был просто перерыв. Реверанс в мою сторону. Впрочем, единственное, что мне было важно, – это не оставаться в одиночестве. Только это и имело значение» Вполне возможно, я могла бы как-нибудь примириться со всем остальным – если только Фрэнк постарается меня не раздражать.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня в голову – чего я терпеть не могу, – и, глядя на небо, с хитрецой в голосе спросил:

– А что это я там вижу? Что я вижу?

Я ничего особенного там не видела.

– Не знаю, я ничего не вижу. Лежать, Рекс!

– Да посмотри как следует… вон там, между двух облаков, видишь?

Он разглядел кусочек голубого неба. Зрение у него было хорошее. Он потрепал меня по плечу, потом взглянул на часы и поморщился. Видя, что Фрэнк собирается выйти из дому, Рекс заметался как бешеный. Он громко стучал когтями по паркету, который, кстати, ежедневно до блеска натирала домработница, как и хромированные части моей коляски, их она обрабатывала каким-то специальным средством, от которого пованивало газом. Рекс лаял, подвывал, свешивал набок язык, вилял хвостом, моля нас о прогулке, он буквально истекал любовью к нам, обильно пуская слюни.

– Ну что с ним делать? Как быть, Фрэнк? Ты только посмотри на него!

– Да вижу… Но делать мы ничего не будем. Ничего здесь не поделаешь. Лежать, Рекс! Лежать, песик! Ты останешься дома.

– Кстати, ты даешь ему слишком много мяса.

– Ты думаешь? Вполне возможно. Да, ты права.

Рекс завыл, увидев, что Фрэнк уходит. Он беспрерывно скулил, пока его хозяин осторожно ступал во дворе по снегу и протирал ветровое стекло, порозовев и пыхтя, как маленький паровоз.

Я дремала, когда пришла Паула. Я открыла глаза как раз в тот момент, когда она шла через сад, протыкая снежный наст своими высоченными каблуками и кутаясь в воротник широкого мужского пальто, пытаясь сохранить инкогнито за стеклами дымчатых очков и за шелковым шарфиком, трепетавшим на ветру. Да, вот что значит быть манекенщицей! Можно сказать, она принесла с собой солнце. Все вокруг озарилось светом, а мрачноватые тени стали постепенно удаляться, струясь над холмами и распадаясь на пряди над маленьким искусственным озерцом, гладким как зеркало; кстати, Роза Деларю была избрана президентом Общества друзей озера и заставила меня подписать петицию с требованием запретить катание на велосипедах по дорожке, которая так чудесно окаймляла это озеро, равно как и игру в мяч; чтобы от нее избавиться, я, разумеется, подписала эту бумагу, приговаривая: «Конечно, Роза… Если ты полагаешь, что от этого будет толк…»

Я развернулась на кресле и крикнула Пауле, что дверь открыта.

Я не говорю, что она идиотка. Она мне нравится. Не идиотка, нет, но мне кажется, она живет с отставанием в один такт. Об этом можно судить и по фотографиям. В журналах мод на снимках хорошо заметна ее заторможенность. У нее всегда отрешенный вид. По этому отрешенному виду ее узнают. И не то чтобы она принимала такой вид нарочно, нет, она такая и есть, с утра до вечера.

Натан мне рассказывал, что она часто бьет посуду. Она могла по рассеянности вдруг выронить из рук бокал или слишком поздно сжимала пальцы, когда ей протягивали тарелку. Разумеется, подобное случалось не всегда, но не так уж и редко.

Короче, растяпа. Я закричала:

– Черт! Паула! Осторожно!

Она оставила входную дверь распахнутой настежь. Опоздала на такт. Лучше бы она разбила у меня тарелку или стакан. Пока Паула стояла как пень, Рекс проскользнул у нее между ног.