Эдуардо Сачери - Тайна в его глазах

Я мог бы ему сказать «нет», сказать, что всегда ненавидел разглядывать фотографии. Но не успел быстро отреагировать, или же во мне развилось безграничное сочувствие к этому парню, или же на меня напала неожиданная неловкость, которая всю жизнь не давала мне противиться просьбам. В общем, я согласился.

Мы договорились, что встретимся через три недели. Начинался декабрь. Дело лежало у меня в ящике с августа, и, не имея подследственных, рано или поздно я должен был вернуться к нему, проверить и зашить. Хотя меня совсем не радовала эта перспектива, но и дело, и Моралес, и я сам (до такой степени я втянул себя в эту неразбериху), все мы врежемся прямо в бетонную стену. Может быть, и поэтому тоже я согласился посмотреть фотографии.

Я вышел из Суда впритык по времени, пробежал полтора квартала, которые отделяли меня от бара, в котором мы обычно встречались. Моралес уже занял столик на двоих и с бережным вниманием филателиста складывал в стопки фотографии, которые он принес в коробке из-под мужских туфель. Я подошел не спеша и через его плечо заглянул в то, как разворачивались его кровоточащие воспоминания.

Половица подо мной скрипнула, и Моралес обернулся. На нем были очки, как у библиотекаря, и между губ зажат карандаш. С гримасой приветствия он пригласил меня сесть. Когда я сел, то увидел, что все стопки фотографий уже были развернуты в мою сторону, словно это домашняя выставка, в которой Моралес вызвался быть гидом.

— Уже почти готово, — сказал он, вытаскивая из коробки последнюю порцию фотографий и раскладывая их по стопкам передо мной.

Каждый раз, когда он выкладывал фотографию, Моралес брал в руки карандаш и вычеркивал строку в длинном пронумерованном списке. Не возникало ни малейшего сомнения, что этот тип обладал скрупулезной аккуратностью. Пока он раскладывал последние, я заметил, что список доходил до номера сто семьдесят четыре, и испугался, что придется ужинать слишком поздно. Я слегка пожалел, что не позвонил Марселе перед тем, как выйти из Секретариата. Пойти сейчас на улицу искать телефон-автомат было бы мучением, но я не мог оставить все вот так, не предупредив ее о том, что задержусь. Зачем добавлять еще одно полено в угасший костер наших встреч и невстреч? Не то чтобы мы были в ссоре. Нет. Даже и не в ссоре. Просто я один, видимо, чувствовал, как нарастает холод между нами.

— Я их расположу в порядке. Сначала эти, — сказал он мне, протягивая первую порцию фотографий, — когда Лилиана была еще маленькой.

Уже по этим фотографиям было видно, какая она красавица. Или я это видел, потому что ясно помнил ее последние фотографии, на которых ее красота прокладывала себе дорогу среди полного ужаса? Фотографии девочки были типичными для того времени. Многие из них были сделаны в студии. Ничего неожиданного. Лучшая одежда, аккуратная прическа. Я представил себе ее родителей, разыгрывающих ее за спиной фотографа, чтобы помочь появиться этим улыбкам, которые наверняка тонули в смущении после каждой вспышки.

— На этих Лилиана уже постарше. Пятнадцатилетие… и все такое. Еще до того, как она приехала в Буэнос-Айрес, понимаете?

— Я не знал, что ваша супруга приезжая. Вы тоже не отсюда?

— Я — да, отсюда. Я вырос в Беккаре. А Лилиана из Тукумана. Из столицы, из Сан-Мигеля. Приехала уже после того, как получила диплом учительницы, переехала к теткам.

Было видно, что семья приобрела фотоаппарат, потому что фотографии уже не были такими выстроенными. Группа девушек на берегу реки, в купальниках, в сопровождении матроны неопределенного возраста и вида, исключающего пререкания. Две девушки в белых фартуках, держащие флаг Аргентины. Одна из девушек — Лилиана. Белый мохнатый пес, низкорослый, играющий с девушкой, конечно же с Лилианой.

Фотографии с пятнадцатилетия. Их много, все увеличенных размеров. Лилиана в светлом платье, ожерелье в два ряда, накрашена немного ярковато, наверное, слишком много теней на веках. Фотографии со столами, с каждой группой приглашенных: группа почтенных стариков, наверняка бабушки с дедушками и двоюродные бабушки и дедушки; следующая — группа девочек, большинство из них те же, что и на фотографии в купальниках на берегу реки; еще одна — группа юношей, облаченных во взятые напрокат или одолженные костюмы; еще одна — группа детей, видимо племянники и племянницы. Фотографии вальса, на площадке между сдвинутых столов — с папой, с дедушкой, с братом и затем с бесчисленным количеством молодых людей, которым этот миг и обстоятельства позволили замереть в танцевальной позе, обнимая за талию такую красотку.

Сложно сказать, где именно проходит пикник, может, в Палермо, но по выражению лица Лилианы — все еще в Тукумане. Ей здесь шестнадцать, максимум — семнадцать. Группа девушек и молодых людей, сидящих на траве, около ручья.

— А это, когда мы начали встречаться, — сказал Моралес, пододвигая ко мне следующую стопку. Там было всего несколько фотографий. И Моралес добавил, словно извиняясь: — Их немного. Мы встречались всего лишь год.

Это меня порадовало, ведь оставалось еще много снимков, а мне хотелось все же закончить побыстрее, и я боялся показаться бестактным. Я всегда чувствовал одно и то же, когда рассматривал фотографии: искреннее любопытство, истинный интерес к этим жизням, представленным в молчаливой вечности на глянцевом картоне, и вместе с этим — глубокую меланхолию, ощущение потери, неизлечимую ностальгию. Потерянный рай за каждым из этих маленьких моментов, словно выскочивших из прошлого, как глупые зайцы, не имеющие возможности выбраться из луча фар. Меланхолия уже начинала давить на меня, но пока еще оставалась большая часть коллекции. Я протянул руку к другой стопке, словно желая отступить от либретто, подготовленного для меня Моралесом, и он не лишил меня этой свободы, за что я был ему благодарен.

— Это — когда Лилиана получила диплом учительницы, — прокомментировал Моралес без малейшего намека на горечь, которая, как я боялся, могла охватить его в любой момент, — после этого она отработала всего лишь год перед тем, как переехать сюда.

Это были недавние фотографии. Прически женщин, лацканы мужских костюмов, узлы галстуков — все это говорило о «совсем недавно»; все это уже не казалось мне столь ностальгирующим. Видно было, что в семье этой девушки любили справлять события. Всегда накрыт стол, на стене какое-нибудь украшение, соответствующее случаю, множество стульев, чтобы разместить такое количество друзей, родственников и соседей, которые повторялись на каждом праздновании.

Не знаю, почему я задержался там, где задержался. Может, потому, что мне всегда нравилось смотреть на второстепенные вещи, которые находились на заднем плане. Я перестал перебирать стопку и остановился на той фотографии, которая была у меня в руках. Довольная Лилиана, окруженная девушками и молодыми людьми, наряженная в светлое платье, простое и легкое, видимо летнее, держала в руках свой диплом. Я поднял взгляд на Моралеса: