Станислав Гагарин - Последняя буфетчица «Зарайска»

— Боцман! — крикнул Игнатьичу старпом. — Проберись на мостик… Пусть мастер ложится поперек волны…

Они поймали и закрепили один контейнер, когда вернулся Свитенко и объяснил чифу: судно не слушается руля. «Зарайск» не может вывернуть против волны, сделать это уже пытались.

— Берегитесь! — закричал Толя Мальцев, Малыш. Старпом почувствовал: палуба уходит из-под ног, ощутил как обхватил его поперек туловища Игнатьич, потом ударило сверху, вокруг позеленело, вспыхнул оранжевый свет…

— Новичков море не любит, Таня, — сказала Вера Петровна, — относится к ним недоверчиво, испытывает как бы. Вот тут и главное заводится: как себя перед морем не потерять. Оно ведь чувствует, из какого теста человек слеплен. На первый, конечно, раз, вот как ты, скажем, можно ему и поддаться. А потом доказывай, что в состоянье померяться силами с ним, противостоять любым штучкам, какие океан любит подбрасывать. Тогда он тебя зауважает, будет считаться с тобой.

Татьяна улыбнулась. Она полулежала на подушках, глаза на исхудалом лице поблескивали, светились. К ней вернулся аппетит. И девушка с удовольствием поела разогретую курятину из банки, напилась чаю, с радостным удивлением убедилась, что теперь ей стало лучше, и пища пришлась к месту, не просится обратно.

— Вы говорите о море, будто о живом существе, — проговорила девушка.

— А так оно и есть. Как же оно не живое? — отозвалась Вера Петровна. — И даже мыслящее… Только по другим законам живет и размышляет иначе, нежели люди. Ведь человек как устроен? Все меряет на свой аршин. Что не по нему — либо делает вид, будто такого не существует вовсе, либо объясняет в силу человеческого разуменья. А что может быть определено бытием иное — представить себе не в состоянье.

— Антропоцентризм, — сказала Таня. — Человек — пуп Вселенной. Так это называется.

Вера Петровна вздохнула.

— Мои беды всегда были связаны с морем. Самых близких оно у меня отобрало. И должна была я возненавидеть море. Но зачем? Ненавидеть можно того, кто совершает осознанное зло. А на такое способны лишь люди. Вот Кузьма… Первенец мой.

Она замолчала.

Через минуту-другую Таня окликнула буфетчицу.

— Я вот думаю, Вера Петровна. Может быть, и не погиб ваш сын. Мало ли что бывало во время войны. Вы же не видели его мертвым! Затерялся парнишка — и все. И найдется еще… Михайловна ведь сестренку нашла. Вон по радио сообщают. И кинофильм я смотрела, как сын отыскался аж в Польше. С Кузьмой документы хоть были какие?

— Документы у меня находились, Таня. Какие там документы на такую кроху. Метрика одна… Так она у меня до сих пор хранится. У него другое было. Родинки.

— Родинки?

— Ну да. На правом плече четыре родинки ромбом. Вот какая у Кузьмы образовалась примета. Мне Василий говорил, что у его отца был такой же ромбик. И внуку передалось.

— Родинки, — задумчиво проговорила Таня. — Это уже что-то. Но… Трудно по ним искать. Не объявлять же по радио: посмотрите на собственное правое плечо. Или же летом по пляжу ходить…

Вера Петровна рассмеялась.

— Не поверишь, Татьяна, а я до сих пор, когда бываю на пляже, всегда мужчинам на плечи смотрю. Понимаю — бред, бессмыслица, а все равно во что-то верю.

— И правильно верите! — горячо произнесла девушка. — Без надежды человеку нельзя. До последнего надо верить.

«И я верю, — подумала Петровна. — Уже и сама не знаю во что. Только верю… Моя вера не имеет имени. Она бесформенна, неосязаема даже, будто далекий-далекий свет в конце туннеля. А угаснет ежели — тогда и мне не останется места в мире».

Она хотела сказать Татьяне, что есть еще одно обстоятельство, позволяющее надеяться, но голос в динамике объявил:

— Буфетчице срочно прибыть в лазарет! Повторяю! Буфетчице…

— Что случилось, Вера Петровна? — испуганно спросила Таня.

— Не знаю, — ответила та, быстро поднимаясь с койки и натягивая полинялые джинсы: Петровне вдруг показалось, что она непременно понадобилась для работы на палубе, а там такой ветрина не до юбки будет.

— Я тоже встану, Вера Петровна! — крикнула ей вслед Татьяна. — На обед сама выйду…

— Хорошо, — отозвалась буфетчица из коридора.

К мужчинам, связавшим свою судьбу с морем, она относилась неоднозначно. Довольно быстро разобралась Вера Петровна в механизме этого чувства, которое заставляет их до конца втягиваться в это поистине Мужское Дело. Она поняла, что моряки чем-то похожи на малых детей. Да, они сильны и мужественны, умеют, не отворачиваясь, смотреть в лицо опасности, не сдаются на волю и милость существам иного мира: тайфунам, цунами, охватившему судно пожару, непостигаемому в особом величии и таинственному океану. И умереть эти люди могут достойно.

Но какие несмышленыши в море житейском!

Судовая бытовина приучает моряков не думать о каждодневном куске хлеба, о черном дне, о пятерке, каковую надо стрельнуть у соседей до получки, иначе дети останутся без молока… Нет, моряк выписывает жене аттестат на получку и уходит на недели и месяцы в океан. А там сложно — в ином измерении, необычном, и так просто в отношениях между людьми. Ни зависти к тому, кто ступенькой выше, ни обид на несправедливость начальства, отсутствие неприязни к соседям — они в таком же, как и ты, раскладе и едят ту же самую пищу. А что у капитана каюта в три комнаты с баром, а ты делишь одну с товарищем на двоих, так на то он и капитан, первый после Бога. Такая у него доля, судьба капитана у всех на виду, и никто ей не позавидует. И каждый третий штурман знает: пройдет время — он станет вторым. Старпом готовится в капитаны, второму механику доподлинно известно, что рано или поздно, а дедом он непременно будет.

Существует Морской Устав, там и определено, кому и как поступать, кому, когда и что делать. Справляешься с тем, что положено тебе по штату, и будь здоров, никто тебя худым словом не заденет. Оставайся человеком — никогда не назовут тебя волосаном.

А вот берега моряки боятся. Они всегда стремятся к нему, рады урвать лишнюю неделю верного служения Океану и провести ее на Земле. Только это радость гостей, которым повезло на хозяев. Их поддерживает мысль, что как ни прекрасно в этом доме, как ни любезен оказанный им прием, у них всегда остается возможность отдать концы.

И Вера Петровна порою жалела морских мужчин, она столько лет кормила их, слушала застольные разговоры, знала о каждом не только все, но и такое, о чем они сами не подозревали.

Она жалела и тех, кому неверны были жены, хотя и не осуждала изменщиц. Не каждому под силу столь долгое воздержанье… Да и противно сие природе. А что делать? В море ведь надо уходить кому-то.

Петровна знала, что именно моряки самые нравственные люди общества. И пороков у них почти не бывает, и женщин они знают куда как меньше, и сердца их чисты, души бесхитростны, а уж по части выпивки, так ежели на всю жизнь ее раскидать, достанется морякам малая толика алкоголя. Где его употреблять, алкоголь-то? В море ни Боже мой, за границей тоже…