Ростислав Самбук - Скифская чаша

— Ни в коей мере, — заверил Дробаха, — и не нужно вам возвращаться домой, тем более, — взглянул на часы, — что через несколько минут объявят ваш рейс.

Когда Людмила Романовна ушла, Хаблак устроился на ее стуле и вытянул блокнот.

— Четверо, — сообщил, — у меня четверо таких, которые требуют проверки.

— И у меня трое. — Дробаха кивнул на исписанный листок бумаги. — Одну из них вы видели: уважаемая Людмила Романовна Лоденок. Не очень верится, что ее муж мог прибегнуть к таким... — запнулся, подыскивая слова, — крайним мерам, но проверить обязаны. Еще имеем Николая Васильевича Королькова. Академик, директор научно-исследовательского института. Летит в Одессу на симпозиум, чемодан укладывал дома сам, жены у него нет, разведен, но потом в институте чемоданом мог распорядиться кто угодно: оставил его возле вешалки в приемной.

— Но ведь в приемной сидит секретарша, — возразил Хаблак, — и от ее бдительного ока...

— Но она, конечно, выходила из приемной, и не раз, затем, может, у нее есть основания не любить начальника. К тому же Николай Васильевич не может вспомнить, кто положил в его чемодан бутерброды, принесенные из буфета. Академик весь в своей физике, ни на что другое его не хватает.

— Да, — склонил голову Хаблак, — у таких людей много учеников, друзей, много и недругов. — Представил, какой переполох вызовет расследование дела с чемоданом академика не только в институте, и нахмурился.

Дробаха аккуратно сложил листок с пометками, спрятал во внутренний карман пиджака.

— Наконец Ярослав Нестерович Залитач, студент-заочник и рабочий. Его дорожную сумку паковали товарищи в общежитии. Основательно набрались и поехали в аэропорт.

Хаблак постучал пальцами по красной обложке своего блокнота.

— У меня четверо. Профессор медицины Мария Федотовна Винницкая. Раз. Евгений Емельянович Трояновский. Скульптор. Два. Григорий Андреевич Дорох. Председатель колхоза из села Щербановка. Три. И наконец, четвертая. Надежда Мирославовна Наконечная. Официантка ресторана.

— Итак, семеро, — подытожил Дробаха торжественно, как будто сделал большое научное открытие. — И все из Киева. Кроме председателя колхоза. Но — Киевская область.

Они возвратились в аэропорт и вышли на летное поле. Хаблак увидел цепочку пассажиров, потянувшуюся к самолету, стоявшему неподалеку. Во главе ее шла седая женщина в темном английском костюме. Шагала, помахивая сумочкой, суровая и независимая, будто прокладывала путь людям, измученным ожиданием, нервотрепкой и разговорами со следователем.

«С характером женщина», — подумал Хаблак и сказал:

— Началась посадка на Одессу.

— А нам назад в город, — ответил Дробаха. — Кстати, несколько пассажиров отказались лететь — возвратились домой за вещами. Другие позвонили домой, чтобы родственники упаковали новые чемоданы и завезли их в Борисполь. Очень спешат, а аэропорт гарантирует, что сегодня же чемоданы будут доставлены в Одессу.

— Пошли, Иван Яковлевич, может, эксперты что-нибудь подкинут нам. Надо также составить протокол осмотра места происшествия.

Однако надежды Хаблака оказались напрасными. Как первоначально констатировали специалисты, в одном из чемоданов или в сумке взорвалась, несомненно, самодельная мина с часовым механизмом. Уцелели только остатки трех чемоданов, владельцев которых можно было установить. Но среди них не было ни одного из «великолепной семерки», как прозвал ее майор.

Оставив эксперта Деркача подводить окончательные итоги, Дробаха с Хаблаком возвратились в город.

Солнечный зайчик скользнул по стене, остановился, затрепетал и внезапно исчез, вроде его и не было и этот мерцающий свет пригрезился Юлии. Почему-то сделалось обидно и тоскливо, будто ее одурачили, наобещали бог знает чего и не дали, обвели вокруг пальца да еще и посмеялись.

Юлия закрыла глаза, все еще думая, что шаловливый зайчик, и скрип створок открытого окна, и запах роз — все это снится ей, и сон этот такой светлый и радостный, что лучше не просыпаться вовсе.

Но оконные рамы поскрипывали как наяву, посаженные в прошлом году Евгением розы пахли сладко, и Юлия, вздохнув, сбросила одеяло. Тотчас над кроватью распахнулись дверцы деревянного часового домика, оттуда выглянула кукушка, подала голос, оповестив, что уже час дня, казалось, хитро скосила глаз на Юлию и незамедлительно отправилась восвояси.

Юлия окончательно проснулась, села на кровати, прижав к груди мягкую подушку и свесив голые ноги. Подумала: вот наконец она одна. Одна в этом большом четырехкомнатном доме, не считая дурашливого солнечного зайчика от оконного стекла. Утренний ветерок раскачивает раму, зайчик прыгает по стене, Юлия потянулась, чтобы поймать, удержать, но увертливый зайчик скользнул на потолок и даже, кажется, показал ей язык.

Юлия вскочила с кровати и закружилась на пушистом ковре, сплошь покрывавшем пол спальни, кружилась раскинув руки, будто утверждая так свою абсолютную свободу и независимость.

Вдруг подумала, что это занятие не подстать ей, что времена девичьей резвости давно прошли, ей уже тридцать, успела несколько округлиться и даже отяжелеть.

Но у нее месяц свободы, целый месяц, она сбросит лишний вес, а сколько того лишку, никто, наверно, не замечает, никто, кроме нее...

Главное, что ей так легко дышится, а тело такое упругое и загоревшее, роскошное тело тридцатилетней женщины, у которой еще все впереди...

Юлия провела ладонями по крутым бедрам, будто проверяя их упругость, засмеялась счастливо и побежала под душ. Включила воду, взвизгнула, не выдержав резкой обжигающей свежести, мотор гнал воду из-под земли, и мало кто мог устоять под таким душем, но Юлия привыкла к такой процедуре, она серьезно относилась к своей красоте, зная, что это, возможно, единственное богатство, отпущенное ей в жизни.

На завтрак Юлия сварила два яйца и позволила себе целую чашку крепкого несладкого кофе, в холодильнике лежала, дразня ее, половина пражского торта, привезенного позавчера Евгением из города, но Юлия поборола искушение и ограничилась ломтиком черного бородинского хлеба.

Ела и думала: как все же хорошо, что нет Евгения. Муж любил основательно позавтракать, для него она должна была жарить котлеты и неизменные деруны. Этих картофельных оладьев он мог умять десяток или больше, а попробуй очистить и натереть столько картошки!

Юлия представила, как смачно жует и чавкает Евгений, ей сразу стало противно, но только на мгновение, сегодня ничто не могло испортить ей настроение, и, разделавшись с завтраком, она устроилась на пуфике перед зеркалом. Проверила, не появилась ли где-нибудь на лице случайная морщинка. — не нашла, вздохнула облегченно и расчесала густые пепельные волосы. Прищурившись, долго смотрела на себя и осталась довольна.