Оса Ларссон - Солнечная буря

Она посмотрела на часы. Через пятнадцать минут он покинет свое место рядом с Томасом Сёдербергом, тихонько прокрадется к машине, поедет в «Эмпес» и тайно съест гамбургер. Вернется обратно, зажевывая запах мятной жвачкой.

«Ври кому-нибудь, кому это интересно, — хотелось ей крикнуть ему. — Мне нет до тебя дела».

Поначалу он был совсем другим человеком. Подрабатывал завхозом в школе Бергаскулан, где она работала учительницей. У нее было высшее образование — ему это очень нравилось. Он ухаживал за ней шумно и открыто, придумывал себе какие-то дела в учительской, когда у нее случалось «окно». Шуточки, смех и неиссякаемый поток плохих анекдотов. А за всем этим таилась неуверенность в себе, которая тронула ее. Восторженные комментарии коллег. Как он с восхищением складывал руки, когда она появлялась с новой прической или в новой блузке. Она видела, как он играл с детьми на школьном дворе. Они его обожали. Добрый дяденька. Тогда ее менее всего волновало, что он не читает книг.

И лишь позднее, когда он оказался в тени Томаса Сёдерберга и Весы Ларссона, в нем проснулась жажда самоутверждения.

Тогда-то все и началось. Она стала ходить с ним в баптистский храм. Этот приход был тогда на грани закрытия. Посетители службы выглядели так, словно зашли на минутку, чтобы отдохнуть по дороге в могилу. Сигне Персон с прозрачными, тщательно уложенными волосами. Просвечивающий череп, розовый с коричневыми пятнами. Арвид Калла, когда-то работавший грузчиком в «LKAB», а ныне пребывающий в полудреме на церковной скамье, беспомощно сложив на коленях огромные кулаки.

Само собой, денег на освобожденного пастора не было — их едва хватало на отопление церкви. Гуннар Исакссон стал там единовластным управляющим. Ремонтировал и поддерживал то, на что хватало средств. Вздыхал по поводу того, на что их не хватало. Например, от влажности в гардеробе начала портиться стена: слой краски раздулся, как вспухший живот, обои отслаивались. Предполагалось, что члены общины будут по очереди читать проповедь на службе, которая устраивалась по воскресеньям раз в две недели. Поскольку никто другой не высказывал желания, проповедовал Гуннар Исакссон.

Он никогда не терял нити в своих проповедях. Наобум плыл он по божественному ландшафту, хорошо знакомому еще с молодых лет. Но этот путь всегда получался примерно одним и тем же с обязательными остановками у любимых мест — «крещение Святым Духом», «се, творю все новое» и «глотнуть прямо из источника». Путешествие всегда, без исключения, заканчивалось проповедью пробуждения перед доброжелательной и без того давно обращенной к Богу паствой.

Утешало только то, что в прочих церквах города обстановка была не лучше. Храм Господа в Кируне: убогая затхлая хижина, готовая вот-вот обрушиться.

Вот Гуннар встал и направился к выходу. Из уважения убавил шагу у того места, где прежде лежал Виктор Страндгорд, — там уже возвышалась гора цветов и карточек. Гуннар кинул на жену быстрый взгляд и подмигнул — знак того, что он ненадолго вышел в туалет или переговорить с кем-нибудь в гардеробе.

Он не глуп. Совсем не глуп. Взять хотя бы то, что ему удалось пробиться сюда, возглавить этот приход вместе с Томасом Сёдербергом и Весой Ларссоном — без всякого образования, не имея таланта ловца душ. Уже одно это требовало недюжинных способностей.

Она вспомнила, как Гуннар рассказал ей однажды, что в приходе миссионерской церкви появился новый пастор. Молодая супружеская чета.

Пару недель спустя Томас Сёдерберг пришел на службу в баптистскую церковь. Устроился во втором ряду, кивал проповеди Гуннара. Одобряюще улыбался. Смотрел с серьезной задумчивостью. Жена Майя сидела рядом с ним, как прилежная ученица.

Затем они остались выпить кофе. За окном было темно и пасмурно, в небе повисли тяжелые снежные тучи. День закончился, едва успев начаться.

Майя говорила в ухо Арвида Калла громко и медленно. Попросила у Эдит Свонни рецепт ее сухариков с сахаром.

Томас и Гуннар оживленно беседовали с двумя старостами: то серьезные кивки, то взрывы смеха — как заученный танец. Братание.

И обязательный вопрос к тем, кто приехал из южных краев: вам у нас нравится? Как вы переносите холод и темень? Они ответили хором, что им очень нравится. Они совсем не скучают по дождю и слякоти. На следующее Рождество пригласят всех родственников в Кируну.

Уже одно это — что они не ощущали себя сосланными на край света, не ныли по поводу злого ветра и угнетающей тьмы — заставило смягчиться лица прихожан.

Когда они ушли, Гуннар сказал ей: «Какие милые. У этого мальчика много интересных идей».

В первый и последний раз он назвал мальчиком Томаса Сёдерберга, который был моложе на десять лет.

Две недели спустя Карин встретила Томаса Сёдерберга в городе. Она толкала перед собой коляску, снег залеплял лицо. Андреасу было два с половиной месяца, он спал, а она катила его вверх и вниз по улицам Кируны. Двухлетняя Анна тащилась рядом — этакий хныкающий довесок. У Карин озябли ноги и руки.

Настроение было на нуле. Усталость заполняла все существо, как серое поднимающееся тесто. Она чувствовала себя на грани срыва и всей душой ненавидела Гуннара. Анна выводила ее из себя, хотелось лечь и заплакать.

Томас появился у нее за спиной. Положил левую руку на ее левое плечо и одновременно догнал. На секунду, когда он поравнялся с ней, получилось, что он обнимает ее. Полуобъятие длилось чуть дольше, чем положено. Когда она обернулась, он широко улыбнулся. Поздоровался, словно они старые друзья. Сказал «привет» Анне, которая вцепилась в ее ногу и не ответила. Посмотрел на Андреаса, который спал в своем теплом конверте, как ангел Божий.

— Я пытаюсь уговорить Майю завести детей, — признался он, — но…

Томас так и не закончил фразу — глубоко вздохнул, улыбка на его губах погасла. Однако к нему тут же снова вернулось благодушие.

— На самом деле я ее понимаю, — сказал он. — Самая большая тяжесть ложится на вас, женщин. Пусть будет, как будет.

Андреас зашевелился в коляске. Пора было идти домой, чтобы покормить его. Карин хотелось пригласить Томаса на обед, но она не решилась. Он проводил ее часть пути до дому. С ним так легко было говорить — новые темы возникали сами собой, плавно вытекая одна из другой. Наконец они оказались у перекрестка, где их пути расходились.

— Я хотела бы больше служить Богу, — призналась она. — Но дети отнимают у меня все силы.

Снег свистел вокруг, как рой острых стрел. Томас заморгал, будто архангел с темными локонами, одетый в дешевый пуховик из шуршащей синтетики. Джинсы заправлены в высокие сапоги, шапочка ручной вязки. Про себя Карин задалась вопросом, кто ее связал — Майя, которая не хочет иметь детей?