Анатолий Голубев - Умрем, как жили

Немец буквально потащил Юрия по только что проложенной тропе к цеху, остальные молча побрели следом.

— Куда ты шел, голубчик, и зачем?

— В контору. Нес наряд на инструмент…

— Какой инструмент?

— А мое какое дело? — грубовато ответил Юрий, не понимая еще, что хочет от него этот странный немец. — Бригадирова забота — какой инструмент для работы требуется, такой и заказывает.

— Ну что ж, справедливо. И часто ты так ходишь?

— Почему я? — удивился Юрий. — И другие ходят!

— У вас что, работы мало?

— Где же тут работать, когда руки стынут! Слесаря перчаток снять не могут — ведь металл! Он быстрее человеческих рук мерзнет.

— Ну, покажи мне, голубчик, свое хозяйство, — ласково попросил офицер, будто Юрий мог отказаться. Хотя он сделал-таки попытку.

— А может, мастера позвать? Вон стоит! — И Юрий указал глазами на Бориса Фадеевича.

— Нет, голубчик, с тобой приятнее.

Юрий повел немца самыми грязными лазами, где выкачивалось старое масло, и пытался объяснить, где и что лежит и почему нельзя сделать то-то и то-то.

Фашист оказался настырным — он лазил по наметенным у стен сугробам, заглядывал в слесарные ямы, долго что-то зарисовывал в красном блокнотике, закинув голову и глядя на жидкие балки перекрытий, над которыми летело белесое, словно тоже покрытое редким снежком, небо.

— Как ты думаешь, голубчик, что надо сделать, чтобы завод заработал как следует?

— Я человек маленький, — дипломатично ответил Юрий, — образования инженерного не имею, затрудняюсь сказать. Вон ваших инженеров сколько!

— Ваших, ваших… Нехорошо, голубчик, нехорошо говоришь. Надо забыть «ваши» и «наши». Теперь это все «наши». И «ваши» — «наши». — Он довольно засмеялся над собственным каламбуром. — Так вот, — он снова обнял Юрия и, заговорщически склонившись к нему, тихо сказал, будто это было нечто интимное: — Так вот, голубчик, если к лету завод не заработает, мы расстреляем всех, в том числе и тебя. Я не люблю угрожать, — сказал он и опять улыбнулся, — но, как понимаешь, голубчик, я разговариваю с тобой искренне. Если завод начнет работать, я буду продолжать говорить с тобой, как говорю сегодня. Если не будет… Ты знаешь — идет война. Солдат, не выполнивший свой долг, — преступник. И он будет казнен. Вы все солдаты великого рейха, и для вас военные заказы обязательны. Я хочу, чтобы ты передал это своим друзьям, чтобы они вспомнили, как работали в годы индустриализации…

Знакомое и привычное слово «индустриализация», прозвучавшее в устах немца, заставило Юрия еще раз взглянуть ему прямо в глаза. Они смеялись. Смеялись каким-то особым, затаенным смехом, словно закупоренным в прозрачные колбочки, но содержимое их изморосью оседало по тонким стеклам.

— Да, я знаю историю России. Знаю, что может русский человек. После войны придет новая жизнь, о которой вы, молодые, родившиеся при большевиках, и не знаете. Но пока мы на войне, голубчик. Передай это, пожалуйста, своим. — Он круто повернулся, и, не оборачиваясь, зашагал в сторону заводоуправления.

— Ну как твой друг? — усмехаясь, спросил Борис Фадеевич, глядя, как показалось Юрию, испытующе.

— Друг?! — Юрка выругался. — Чтоб вы всю жизнь только и жили с такими друзьями…

Он рассказал Борису Фадеевичу о разговоре со странным немцем.

— Да, — прошамкал застывшими губами Архаров. — Занятный немец. Серьезный! Это не пустобрех Раушер. От таких всякого ждать можно. Говоришь, солдатами назвал? А ведь правильно! Только чьи — еще разобраться нужно.

Он лукаво посмотрел на Токина.

— А ты как думаешь?

Юрий промолчал, не совсем понимая, к чему клонит старший Архаров.

— Похоже, фашисты серьезно за дело браться намерились. А это значит, и нам ушами хлопать негоже. Жизнь — она только с виду сейчас тихая. А на самом деле в глубинах бурлит, бушует. И когда вырвется наружу, сметет начисто этих непрошеных господ.

Он обнял Токина за плечи, прижался почти к уху губами и горячо прошептал:

— Самодеятельность хороша, а коль организованная — и того лучше! Надо с партийным руководством связь налаживать.

— Где его взять, партийное руководство? — Токин ответил вполголоса. — Фронт вон куда отмахал… Там руководство…

— Было у мамки три сына, два умных, а третий футболист. Да ты не обижайся! Я так, к слову… Прибаутка такая! — примирительно протянул Архаров, заметив, как вспыхнуло лицо Юрия. — Думаешь, коль армия откатилась, так и власть наша кончилась?! Мы-то на своей земле! И пока жива она, и власть жива будет! Она ведь не в исполкомах живет — в душах наших, в каждом доме, в каждом овражке и лесочке…

— Хорошо бы связаться, да как? — Юрий покачал головой, не веря в реальность такой возможности. — Коль след есть — помогите.

— И-и-и… Я и сам бы рад. Пока ничего толком сказать тебе не могу. Есть кое-какие соображения, но время нужно, чтобы связать концы с концами. Больно врасплох немцы нас застали.

— Пестова бы… — вздохнул Юрий.

— Пестова не хватает, — согласился Архаров. — Но пока суд да дело, вы поосторожнее будьте. К людям повнимательнее, к себе построже. Глупым случаем под косу смертельную не попадите… И еще, знаю, с Бонифацием дружен, прислушивайся к его совету, он мужик мудрый!

Зима сказалась не только на производстве. Враги, поселившиеся в наиболее приглянувшихся домах, с первым снегом и настоящими холодами, начали шарить по городу, переселяясь в дома, где не так красиво, зато потеплее и потише.

Как-то, вернувшись с работы, Юрий застал у себя дома трех гитлеровцев. В комнатах было наслежено. Двое сидели на стульях, а третий, скинув шинель, ходил по комнатам и что-то записывал в тетрадь, по-школьному слюнявя карандаш. В кухонных дверях застыла ничего не понимающая соседка. В руках она держала вырванный с крюком навесной замок.

— Что случилось? — спросил Юрий, остановившись посередине комнаты и распахнув ватник.

— Ничего особенного, — раздался голос немца, которого Юрий поначалу не заметил. Это был переводчик Гельд. — Господин фельдфебель осматривает дома для расквартирования по приказу коменданта.

— Дверь-то зачем ломать? Хозяина дождались бы…

— Хозяева здесь мы. Пора бы это уже понять.

Гельд вышел из-за угла на середину комнаты и встал перед Юрием. Был он мал, лысоват, с венчиком курчавых, словно декоративных, волос.

— Кто здесь живет?

— Я.

— И все?

— Еще Морозов, начальник электростанции, — Юрий кивнул в сторону большой комнаты.

— Так, — Гельд что-то сказал фельдфебелю, и тот скривил недовольную рожу.

— Господин фельдфебель доложит коменданту, и, если тот сочтет нужным, вас переселят в другой дом.

— Но это мой дом…

— Я сказал — в другой дом. Этот будет занят под жилье представителем немецкой армии.