Анатолий Голубев - Умрем, как жили

— А ведь мы, между прочим, на случай провала ничего не придумали, — растерянно сказал Кармин.

Они с час пытались разработать наиболее скрытные и быстрые способы связи друг с другом, от пятерки к пятерке. Схема не клеилась. Юрию опять стало хуже, и разговор решили перенести на вечер.

Когда остались одни, Катюша, гладя по волосам Юрия, спросила:

— Опасное что-нибудь?

— Как сказать… Если Федор не ушел, то может быть плохо.

— Что ребята погибли, я слышала. Правда, хорошо знала одного лейтенанта. Славный парень…

Она встала, подошла к окну, светившему слишком ярко — за ним разгорался солнечный зимний день, — и завесила его покрывалом. Сразу перестало мучительно резать глаза. Катюша отправилась на кухню готовить завтрак, а Юрий, только лежа в одиночестве, понял, сколь трудным будет ожидание опасности.

«Как долго протянется неизвестность? День, неделю, месяц? Вряд ли фрицы, выжав из Федора имена, повременят с арестами. Побоятся. Недельку последят и начнут хватать. Как первого возьмут, надо без промедления остальных спасать. А если игру затеют? Как котят водить за нос начнут? Мы что-то делать будем, а они все время рядом, все знать, все видеть! А потом…» Воображение нагнетало страсти.

Но сколько Юрий ни думал, лежа в темной тиши комнаты, ничего нового придумать не мог. Наконец, он заснул. И увидел во сне широкое, широкое поле. До самого горизонта ни кустика, ни лесочка. И не понять — то ли зимнее поле, то ли летнее. Если судить по тому, что он совершенно голый и ему не холодно, скорее летнее. Со всех сторон двигаются на него маленькие, маленькие точки. Кольцо сжимается бесконечно долго, как может сжиматься только в кошмарном сне. И он, голый, мечется по ровному, как стол, полю. И некуда спрятаться. А точки растут. И вот он уже видит, что это солдаты в фашистской форме. Идут с одинаково закатанными рукавами, сунув пилотки под левый погон. И автоматы в руках одинаковые, и, что самое страшное, одинаковые лица — того рыжего немца, которого он последний раз видел перед яркой вспышкой связки гранат…

Неделя прошла тихо. Город будто вымер. Юрий поправлялся быстро. Катюша совсем переселилась к нему. Спала в морозовской комнате, считая, что спать вместе на узкой кровати неудобно, а Юрию надо высыпаться как следует. Как-то заглянул старший Архаров, заявив, что пришел с совершенно официальным визитом, проверить, почему не является на работу Юрий Токин.

— Никак опять саботаж учуяли? — спросил Юрий.

— Саботаж не саботаж, а Черноморцев зверствует страшно. И так деньги, что рабочему платят, не деньги. Отец же родной, чтоб ему сдохнуть, приказал каждому, кто день по неуважительной причине прогуляет, весь месяц паек не давать. Повторится прогул — отправлять в лагерь, как злостного врага нового режима, — Архаров-старший скорчил гримасу, показывая, как Черноморцев его напугал. — И теперь все ходят на работу, зато делают вдвое меньше…

Юрий улыбнулся.

— Как наши быстрые края живут?

— Ничего. Трудятся во славу рейха и спокойствия господина Черноморцева! Эх, был бы помоложе, удавил бы этого Иуду! Да, не перевелись на земле русской радетели народные! — Он хитро посмотрел на Токина.

— Насчет арестов не слышно? — спросил Юрий.

— Только приказами лютуют. Взялись за организацию летучих трудовых отрядов. Специальные списки составляют. Моих уже приглашали и подписку взяли о невыезде из города.

— Катюша, ты знаешь об этом?

— Да. Мой хозяин сказал, что из Берлина пришло указание государственной важности…

— Что ж ты мне не сообщила? — укоризненно покачал головой Токин.

— Значения не придала. У Черноморцева все дела особой государственной важности. Ему, видно, попало — последние два дня на работу ходит мрачнее тучи. На всех косится, будто врага личного высматривает.

— Борис Фадеевич, вы обещали кое-что узнать о партийном руководстве… — Токин привстал с кровати и заглянул в глаза Архарову. Но тот взгляд отвел, будто что-то рассматривал за окном. — А то Бонифаций в последние дни такую таинственность напускает… Спросил его о слухах про партизанский отряд в районе Знаменки, он наговорил с три короба. Не поймешь, где правда, а где сказки…

— Была у меня тут одна встреча, — Архаров пропустил мимо ушей замечание о Карно. — Но, признаюсь честно, тоже туманным показался человек. Я его прежде не знал, а он уж больно много обо мне, как из хорошей анкеты, выкладывал. И ошибочку одну допустил… Случайно ли, еще как — проверить надлежит. А обещание свое выполню, ты не беспокойся… Вот поправишься только…

Когда Архаров ушел, Токин спросил Катюшу, будто спрашивал самого себя:

— А может, пока Гитлер к нам не заявился, пришить Черноморцева?

— Что его смерть даст? Нового, может быть, еще более лютого поставят.

— И того пришьем. Каждого, кто будет служить гадам, надо уничтожать. Чтобы неповадно было, чтобы и хозяева и прихвостни поняли — нет им жизни на нашей земле!

Чем больше он распалялся, тем больше крепло в его сознании решение казнить Черноморцева. И сделать это громко, чтобы по городу разнеслось.

«Судя по всему, — рассуждал Токин, — Федор ушел. Никаких признаков слежки. И Катюшку не трогают, хотя знают, что она со мной живет. Если бы Федор что-нибудь рассказал, наверняка ее бы убрали из управы. И еще эти списки… Что за трудовые отряды?»

— Кать, а Кать. Насчет этих отрядов ты поподробнее разузнай.

Вечером Катюша вернулась из управы зареванная — Черноморцев устроил ей нагоняй, хотя она была совершенно непричастна к пропаже документа.

Но в результате пропажи выяснилась любопытная деталь: документ, который в конце концов нашелся, служил предписанием о мобилизации всех трудоспособных и лояльно настроенных молодых людей на работы в Германию. «Это дело государственной важности, — опять повторил Черноморцев, — и если мы не выполним задание, с нас головы снимут».

Сообщение Кати насторожило Юрия.

«Лояльно настроенных, трудоспособных»? Можно так организовать учет, что почти не окажется пригодных. С другой стороны, если мы можем работать здесь, почему не можем работать там? Нет, надо пойти навстречу господину Черноморцеву и, не дожидаясь, пока снимут с него голову немцы, снять самим. И сделать это за пределами города. Чтобы и мысли не зародилось, будто это наших рук дело. Засада! Месть за погибших ребят! Кровь за кровь!»

Ценнейшую информацию опять-таки дала Катюша. Как-то в беседе с пришедшей Риткой Черняевой она обронила фразу, что Черноморцев каждую пятницу наведывается к своей любовнице, живущей за десять верст от города в селе Карпове. Чтобы не обидеть Катюшу, Юрий исподволь проверил слушок.

Любовницей Черноморцева оказалась дородная бабенка, торговавшая до оккупации в райсельмаге, а теперь державшая частную лавочку, которую, как выяснилось, снабжал с помощью полицейских поборов все тот же Черноморцев. Городской голова ездил к своей зазнобе на двух санях: сам на первых, и несколько полицейских в охране — на вторых.