Дж Коннингтон - Загадка Линден-Сэндза

Инспектор, видимо, различил в словах сэра Клинтона какой-то скрытый смысл, потому что в ответ лишь глубокомысленно кивнул.

— Что дальше, сэр? — спросил он. — Занесем тело в дом и осмотрим его?

Сэр Клинтон покачал головой:

— Не сейчас. Есть еще одно, что мне хотелось бы выяснить, а это, возможно, будет не так-то легко разглядеть. На улице освещение лучше. Заверните брюки на щиколотках, инспектор, и как следует поищите отметины они могут оказаться на передней части голени. Шансов мало, но все же у меня такое чувство, что вы там что-нибудь отыщете.

Армадейл послушно склонился над телом.

— Вы правы, сэр. На обеих голенях спереди видны слабые отметины — все, как вы и сказали, сэр. Они гораздо бледнее, чем на запястьях. Больше похожи на небольшие синяки, чем на следы от столкновения с каким-то предметом. Порезов на коже нет. Конечно, такие слабые повреждения проявляются только после смерти, иначе я бы ничего не заметил.

Сэр Клинтон молча кивнул. Нагнувшись к телу, он внимательно изучал лицо умершего. Через минуту он сделал Уэндоверу знак подойти.

— Не чувствуешь какого-нибудь особенного запаха, старина?

Уэндовер глубокомысленно засопел, лицо его просветлело, но потом на нем отразилась растерянность:

— Мне знаком этот запах, Клинтон. Я прекрасно его узнаю. Но совершенно не могу назвать его.

— Подумай еще, — посоветовал ему друг. — Обратись к дням своей юности и, возможно, вспомнишь его.

Уэндовер еще несколько раз глубоко втянул воздух, но остался в прежнем недоумении. По лицу Сэпкоута скользнуло любопытство. Приблизившись к телу, он в свою очередь принюхался.

— Я знаю, что это, сэр. Это грушевые леденцы, конфеты, которые едят дети. У Питера в доме всегда лежал кулек конфет для малышей, которые приходили к нему в гости.

— Точно! — с некоторым облегчением воскликнул Уэндовер. — Я знал, что лет сто уже мне не приходилось чувствовать этого запаха, и все же когда-то он был мне хорошо знаком.

Мысли сэра Клинтона тем временем устремились в старое русло:

— Доктор сказал мне, что Питер Хэй страдал апоплексией. Были ли у него и другие заболевания? Плохое пищеварение? Астма? Еще что-нибудь?

Сэпкоут решительно помотал головой.

— Нет, сэр, — безо всяких колебаний заявил он. — Не считая этих апоплексических ударов, Питер был крепкий как бык. Только в последние десять лет я впервые стал слышать, что у него нелады со здоровьем.

Сэр Клинтон кивнул, словно информация эта доставила ему удовольствие, но от комментариев воздержался.

— Думаю, пора перенести его в кровать, — окинув взглядом тело, предложил он. — А после этого можно будет пройтись кругом и посмотреть, не найдем ли мы чего-нибудь примечательного.

Они отнесли тело Питера Хэя в коттедж и положили на кровать, на которой, судя по нетронутой постели, со вчерашнего дня никто не спал.

— Лучше вам заняться осмотром тела, инспектор, — заметил сэр Клинтон.

Когда Армадейл приступил к работе, он пригласил своего друга во вторую комнату маленького домика, оставив дверь в спальню открытой, чтобы инспектор, занимаясь своим делом, не пропустил ничего важного.

Уэндоверу показалось, что маленькая комнатушка не таит в себе ничего примечательного. Судя по всему, она служила одновременно кухней и гостиной. Спиртовка, камин, раковина, буфет, стол и два кресла — вот и все, что на первый взгляд составляло ее обстановку. Уэндовер поднял глаза. Внимание его привлекло какое-то движение: на стене висела клетка с ручной белкой.

— Я слышал, что Питер Хэй держал домашних животных, — заметил он, обращаясь к констеблю. Тот с довольно мрачным видом прошел через комнату, чтобы заглянуть в клетку.

— Да, сэр, — ответил он. — Он любил с ними возиться. Еще несколько клеток стоит на улице, позади коттеджа. — Сэпкоут на мгновение задумался и добавил: — Кому-то теперь, после его смерти, придется приглядывать за бедными зверьками. Не возражаете, если я их заберу, сэр? Их ведь надо кормить.

Сэр Клинтон, к которому, очевидно, был обращен вопрос, дал разрешение безо всяких колебаний:

— Нельзя уморить животных голодом. Вам, разумеется, понадобится забрать и клетки?

— Да, сэр. Я могу поставить их у себя на заднем дворе. — Констебль на секунду замолчал и прибавил несколько сконфуженно: — Питер был мне хорошим другом. Я не хочу, чтобы его любимые зверьки попали к человеку, который не будет за ними ухаживать или станет с ними жестоко обращаться. Питер их по-настоящему любил.

Взгляд Уэндовера упал на маленькую коробочку из белой бумаги, стоящую в буфете на полке. Он подошел, открыл коробочку, понюхал и передал ее сэру Клинтону.

— Вот откуда тот запах, Клинтон. Коробочка грушевых леденцов, как и сказал констебль. Наверное, перед смертью он их ел.

Друг поглядел на смятую бумагу:

— Если мы ищем отпечатки пальцев, это нам едва ли поможет. Передай-ка коробочку инспектору. Можно также отдать леденцы на анализ. Вероятность отравления никогда нельзя исключать… А, инспектор, вы быстро справились с работой.

Армадейл, выйдя из спальни, флегматично приступил к изложению результатов осмотра:

— На теле мне не удалось обнаружить ничего, кроме уже отмеченных нами следов, сэр. Ни какого-либо рода ранений, ни ушибов. Абсолютно ничего подозрительного. Если не считать эти отметины, похоже, что дело это пустышка.

Сэр Клинтон кивнул с таким выражением, будто получил подтверждение какой-то весьма сомнительной гипотезы. Перейдя на другую сторону комнаты, он, казалось, с головой погрузился в созерцание забавных трюков, которые в своей клетке выделывала белка. Через пару минут он обернулся к Сэпкоуту:

— Вы хорошо знали Питера Хэя, констебль. Мне нужны некоторые сведения о его привычках и образе жизни. Чем он занимал себя в течение всего дня?

Констебль поскреб ухо, будто желая этим действием заставить свою память лучше работать.

— Сказать по правде, сэр, он мало чего делал. Вы понимаете, он здесь был всего лишь уборщиком. В хорошую погоду он утром отправлялся в Фоксхиллз и открывал кое-где окна, чтобы проветрить комнаты. Потом обходил поместье, видимо, просто чтобы посмотреть, все ли в порядке. Иногда ему нужно было сходить в деревню, чтобы купить чаю, или масла, или еще чего-нибудь. Потом он возвращался домой и обедал. Днем он ложился отдохнуть — все-таки он уже был немолод, — потом копался в саду, ухаживал за своими цветами. После этого пил чай. Во второй половине дня он снова ходил в Фоксхиллз, смотрел, как там дела и закрывал те окна, которые утром открыл. А затем он возвращался сюда и, чаще всего, занимался поливкой — если погода была сухая. Время от времени кто-нибудь из нас заходил к нему поболтать. Или он сам мог прогуляться до деревни, чтобы навестить меня или еще кого-нибудь. Или садился почитать.