Фил Уитейкер - Портрет убийцы

— Мистер Барр. Диклен. Прошу вас. — Я трясу головой, стараясь прочистить мозги. — Папа мертв, он врезался на машине в мост на автостраде. Он ничего больше не может объяснить. А я пытаюсь понять, что произошло, но куда ни посмотрю, у меня такое чувство, что я его подвела, что это я виновата. — Издаю режущий слух смешок. — Мне, право же, неприятно взваливать это на вас — я ведь вас совсем не знаю, но мне нужна ваша помощь. Я знаю, что папа разговаривал с вами перед самой своей смертью, но не знаю, что́ он сказал. А потом вы послали ему этот набросок с фотографии — той, что стоит на его камине, возле кресла, где на моей памяти он всегда сидел. Неужели вы не можете хотя бы попытаться разъяснить мне, что это значит?

Он молчит и смотрит на меня. Я слышу, как судорожно глотаю. Мне стыдно, но я сдерживаю желание извиниться. Надо же найти кого-то, кто бы мне помог.

Он делает глубокий вдох.

— Не знаю, с чего ты взяла, что я разговаривал с ним.

Мне требуется время, чтобы это осознать. Не могу поверить собственным ушам.

— Я знаю, что вы разговаривали. Я слышала ваш голос на автоответчике. Я…

Он резко сгибается в кресле.

— Я не понимаю, на что ты намекаешь. Я многие годы не слышал голоса Рэя — понятно? Я оставил ему сообщение? Ну и что? Не могу же я помнить все до малейших подробностей.

— Почему вы так себя ведете?

Он поднимается на ноги. Порывисто и быстро. Я смотрю на него и внезапно вижу, какой он сильный, несмотря на возраст; замечаю ширину его торса под мешковатым свитером. И крепче сжимаю пальцами кружку.

— Как я себя веду?

Я пытаюсь придать голосу твердость:

— Лжете.

Он делает ко мне шаг, протянув руки:

— Послушай, я понимаю, что ты расстроена…

Я встаю, и горячий чай выплескивается мне на руку.

Он останавливается — похоже, овладевает собой. Стоит всего в двух-трех футах от меня. Я чувствую свист его дыхания. Руки его опускаются, пальцы сжаты в кулаки. Я не могу оторвать от них глаз. Затем я заставляю себя поднять взгляд, встретиться с его глазами и не позволяю моим от них оторваться. Под конец он не выдерживает и отводит взгляд.

— Извини, мне больше нечего сказать. По-моему, тебе лучше уйти.

К третьему году занятий в университете моя задолженность банку дошла до четырехзначной цифры. Я получила пособие, да и папа зарабатывал достаточно, чтобы я могла погасить шестьдесят процентов этого долга. Студентам только начали давать деньги в залог — две-три сотни в год. Папа всегда выплачивал полностью свою долю и еще добавлял, когда я приезжала домой. И все равно этого было недостаточно. Иногда на меня нападало чувство вины: я пила, и ела, и танцевала, и разъезжала в значительной мере за его счет. И тем не менее ничего не меняла в своем образе жизни. Вот начну работать, тогда у меня будут деньги и я разберусь со своими финансами. Я не была одинока, думая так. У Сары долгов было в два раза больше, чем у меня.

Мне пришлось пойти к управляющей банком, когда мой перерасход перевалил за пять сотен. Она посадила меня рядом с собой и показала длинную распечатку — строчки цифр, отражавшие использование моего счета. Там была указана каждая сумма и место, где производилось изъятие: ТЖИ — пятница, Лестер-сквер; «Некст» — Дорога Кэмден-Хай; ATM — Бишопс-Стортфорд; «Тадж Махал» — Дорога Холлоуэй; ATM — Теддингтон. Даже расплата и снятия со счета денег, произведенные за границей во время летней поездки в Штаты. Управляющая сказала, что я бесконтрольно трачу деньги. Я согласилась с ней. Она разрешила мне взять еще пятьсот фунтов и посоветовала хорошо закончить учебный год.

В памяти осталось то, как легко прослеживается моя жизнь. Посещение банкомата в Бишопс-Стортфорде во время уик-энда, когда я гостила в доме своего тогдашнего приятеля. Карри на Дороге Холлоуэй в конце наших отношений, за которое я заплатила, но лишь наполовину съела. ATM в Теддингтоне — возврат к папе, чтобы избавиться от всей этой кутерьмы. Я могла сорваться, подчиняясь причуде, отправиться в какое-то выбранное наугад место, никому не сказав, куда еду. Но как только мне требовались деньги или я платила за что-то, появлялась запись, и моя тайна переставала быть тайной.

В тот вечер — я принесла тогда с работы диктофон — Холли уже спала в своей комнате, а Пол отправился поиграть, и я запустила автоответчик папы, прослушала пленку моего сообщения, а потом сообщение, оставленное Дикленом Барром. Было несколько обрывков других звонков, два-три слова одного человека, оборванные другим, которого, в свою очередь, записала машина. Время от времени появлялся мой голос, какие-то отдельные фрагменты, по которым невозможно судить, что я пыталась сказать. Сообщения наслаивались одно на другое снова и снова, пленка без конца перематывалась после того, как папа прослушивал звонки тех, кто хотел с ним поговорить во время каждого из его тысячи отсутствий. Наконец неразбериха закончилась словами какого-то мужчины, который сообщал папе, что диск, нужный ему для починки «Амстрада», больше не производят. Машина электронно чирикнула, и наступила тишина.

Мое сообщение было одним из трех, записанных в последний раз, когда папа пользовался автоответчиком. Я помню, как звонила ему накануне его смерти. На другой день я уже не позвонила, так как прежде чем я собралась это сделать, явилась женщина-полицейский и сообщила, что мой отец попал в очень серьезную аварию. Я знаю, что он прослушал мое сообщение, потому что, когда я приехала в его дом, на дисплее автоответчика стоял ноль. Я выключила автоответчик и, уходя, вытащила вилку. Значит, последнее сообщение, полученное папой, исходило от человека, который потом послал ему набросок с фотографии нашей семьи у заброшенного фермерского дома в Дербишире тридцать лет назад. Человек, чей номер телефона папа, очевидно, знал, хотя он и не значился в его адресной книге.

Солиситор приготовил все документы для утверждения завещания. Он не спросил, зачем мне нужна квитанция за последний телефонный разговор. Я забрала ее, чтобы потом изучить, когда Холли не будет отнимать большую часть моего внимания. Что я и сделала вечером. Пол захотел узнать, зачем я это делаю. Я сказала, что сама не знаю.

Квитанция была за звонки по стране, не местные, что облегчало дело. Код Ноттингема — 0115. В течение квартала папа дважды звонил туда, оба раза по одному и тому же номеру. Оба раза в течение той недели, когда он умер. Один разговор был короткий — тридцать шесть секунд. В другой раз папа говорил утром, в день своей смерти, и он продолжался сорок четыре минуты.

Я не стала звонить, пока не пришла на работу на следующий день. Почему-то мне требовалась анонимность конторы. Раздалось три звонка, потом включился автоответчик. Голос с выговором, который трудно было определить, — возможно, ливерпульский или ирландский, не знаю. «Это Диклен Барр. Все вопросы о средствах связи прошу адресовать Дереку Джуэллу в АПС „Пикториал“. Всем остальным — оставьте сообщение после гудка».