Heлe Нойхаус - Белоснежка должна умереть

Боденштайн взялся за бутылку «Реми Мартена», которую ему кто-то подарил и которая уже больше года стояла нетронутой в его шкафу. Он терпеть не мог коньяк, но сейчас у него появилась острая потребность выпить чего-нибудь крепкого. Он целый день ничего не ел, зато много пил кофе. Выпив залпом стакан — уже третий за сорок пять минут, — он скривился. Коньяк зажег в его желудке маленький, приятно обжигающий огонек и побежал по жилам, снимая напряжение во всем теле. Его взгляд упал на фото Козимы в рамке, стоявшее рядом с телефоном. Она улыбалась знакомой до боли улыбкой. Боденштайн злился на нее за то, что она подкараулила его сегодня утром и спровоцировала на эти жуткие заявления. Он давно уже раскаивался в своей минутной слабости. Хотя это она все разрушила, он чувствовал себя виноватым, и это злило его не меньше, чем его слепая, заносчивая уверенность в нерушимости и безупречности их брака. Козима изменила ему с мальчишкой, потому что он уже не устраивал ее как мужчина. Ей стало скучно с ним, и она нашла себе другого, такого же любителя приключений, как она сама. Эта мысль оказалась гораздо более болезненной для его самолюбия, чем он мог себе представить.

Когда он опрокинул четвертый стакан коньяка, в дверь постучали.

— Да!

В проеме показалась голова Николь Энгель.

— Не помешаю?

— Нет, заходи. — Он потер переносицу большим и указательным пальцами.

Энгель вошла, закрыла за собой дверь и подошла к столу.

— Мне только что сообщили, что Лаутербаха лишили иммунитета. Судья утвердил санкции на арест для него и Нади фон Бредо. — Она озабоченно посмотрела на него. — Боже, ну и вид у тебя! Это тебя расследование так подкосило?

Что он должен был ответить? На обдумывание тактически правильного ответа у него не было сил. Николь Энгель до сих пор оставалась для него книгой за семью печатями. Что означал ее вопрос — простой интерес или желание соорудить ему из его же ошибок и неудач петлю и положить конец его деятельности в качестве руководителя отдела?

— Меня подкосили сопутствующие обстоятельства… — ответил он наконец. — Бенке, Хассе, эти идиотские сплетни про меня и Пию…

— Надеюсь, это и в самом деле всего лишь сплетни? Или нет?

— Да брось ты!.. — Он откинулся на спинку стула и сморщился: у него болела шея.

Ее взгляд упал на бутылку.

— У тебя есть еще один стакан?

— В шкафу. Внизу слева.

Она повернулась, открыла шкаф, достала стакан и села на один из стульев для посетителей перед столом. Он налил коньяку, ей нормальную порцию, себе почти полный стакан. Николь Энгель подняла брови, но ничего не сказала.

— Твое здоровье, — сказал он и залпом выпил.

— В самом деле — что с тобой происходит? — спросила она.

Николь Энгель была очень наблюдательна и к тому же давно знала Боденштайна. До того как тот познакомился с Козимой, они два года жили вместе. Зачем ему скрывать от нее свои проблемы? Все равно скоро все узнают о них, самое позднее — когда у него изменятся адрес и домашний телефон.

— Козима нашла себе другого… — постарался он произнести как можно более равнодушно. — Я уже некоторое время подозревал это, а пару дней назад она призналась.

— О!..

Ее реакция не была похожа на злорадство, но заставить себя сказать «мне очень жаль, сочувствую» она все же не смогла. Впрочем, ему было все равно. Он опять взялся за бутылку, еще раз наполнил свой стакан и выпил. Николь молча смотрела на него. Теперь он понимал, почему при определенных обстоятельствах люди спиваются. Козима уплыла куда-то на задворки его сознания, а с ней улетучились и мысли об Амели, Тисе и Даниэле Лаутербах.

— Я плохой полицейский… — сказал он. — И никудышный начальник. Тебе следует подыскать мне замену.

— Ни в коем случае! — ответила она уверенно. — Когда я в прошлом году перевелась сюда, у меня действительно было такое желание, честно тебе признаюсь. Но, понаблюдав за тобой, изучив твой стиль работы и руководства подчиненными, я пришла к выводу, что мне бы здесь не помешала еще парочка таких, как ты.

Он не ответил, хотел налить себе еще коньяку, но бутылка была пуста. Он, не глядя, бросил ее в корзину для бумаг. Вслед за ней туда же полетела и фотография Козимы. Подняв голову, он встретился глазами с Николь.

— Тебе сегодня, пожалуй, уже хватит, — сказала она и посмотрела на часы. — Скоро двенадцать ночи. Пошли, я отвезу тебя домой.

— У меня больше нет дома, — ответил он. — Я опять живу у родителей. Смешно, правда?

— Это все-таки лучше, чем в отеле. Ну ладно, пошли. Вставай.

Боденштайн не шевелился. Он не сводил глаз с Николь. Ему вдруг вспомнилось, как они впервые встретились на вечеринке у его товарища по учебе, двадцать семь лет назад. Он весь вечер стоял с приятелями на крохотной кухоньке и пил пиво. Присутствовавшие девушки его мало интересовали. Слишком свежей была боль разочарования от его первой любви Инки. Во всяком случае, пока ему было не до новых романов. Перед дверью в туалет он столкнулся с Николь. Она медленно окинула его взглядом с головы до ног и произнесла в своей неподражаемой манере всего несколько слов, после которых он тут же вместе с ней ушел с вечеринки, даже не попрощавшись с хозяином. В тот вечер он был не более трезвым, чем сегодня, и приблизительно в таком же расположении духа.

Все его тело внезапно обожгла горячая волна, хлынувшая ему вниз живота.

— Ты мне нравишься… — произнес он грубым голосом, повторяя слова, сказанные ею в тот вечер. — У тебя нет желания заняться сексом?

Николь удивленно посмотрела на него, уголки ее губ дрогнули в едва заметной улыбке.

— Почему бы и нет? — Она так же хорошо помнила их первый диалог, как и он. — Сейчас, только заскочу в туалет.

— Ты же был вчера в этой рубашке и в этом галстуке! — укоризненно заметила Пия, когда Боденштайн вошел в еще пустую комнату для совещаний. — И небрит…

— Твоя наблюдательность поистине феноменальна, — сухо откликнулся он и направился к кофеварке. — Ввиду экстренного переезда я не мог захватить с собой весь свой платяной шкаф!

— Понятно, — ухмыльнулась Пия. — Я всегда считала, что ты один из тех, кто даже в окопах каждое утро надевает свежую накрахмаленную сорочку. Или ты все-таки решил последовать моему доброму совету?..

— Попрошу оставить ваши оскорбительные домыслы при себе, — буркнул Боденштайн с непроницаемой миной, добавляя в кофе молоко.

Пия хотела еще что-то сказать, но на пороге появился Остерманн.

— Ну, какие дурные новости вы принесли на сей раз, господин старший комиссар? — спросил Боденштайн.

Остерманн недоуменно посмотрел сначала на шефа, потом на Пию. Та пожала плечами.

— Тобиас Сарториус ночью звонил отцу. Он лежит в больнице, в Швейцарии, — доложил Остерманн. — По Амели, Тису и Даниэле Лаутербах по-прежнему ничего нового.