Борис Каспаров - Копия Дюрера

Неужели он, бывший здесь уже однажды, сбился с дороги?

Мы бросились к ступеням, но сейчас же поняли, почему сержант не остановился здесь: у основания бетонированной, плотно закрытой двери лежал сброшенный вниз тяжелый камень. Он упал совсем недавно: над ним продолжала тоненькой струйкой осыпаться земля.

В это мгновение до нашего слуха донеслись три разных звука: резкий возглас «стой!», пистолетный выстрел и последовавшая за ним короткая автоматная очередь.

Через несколько минут мы выскочили на открывшуюся за стволами деревьев поляну, значительно обширнее предыдущих. Она закончилась невысоким обрывом, из которого торчали обнаженные корни сосен. Метрах в двадцати от державшего автомат наизготове Ковалева лицом к нам стоял человек.

В левой руке он держал пистолет. Согнувшись, словно для прыжка, и не спуская с нас глаз, человек этот был похож на затравленного оскалившегося волка, готового вцепиться в глотку первому, кто к нему подойдет.

— Бросьте оружие! — крикнул майор, сделав несколько шагов вперед.

Тот даже не пошевелился и не изменил своей оборонительной позы.

— Послушайте, неужели вы не понимаете, что прежде чем вы сделаете выстрел, вас превратят в решето. Бросайте пистолет!

Человек еще мгновение колебался, потом, глухо выругавшись, швырнул пистолет на землю, вытащил из кармана платок и, не смотря на нас, начал перетягивать залитую кровью кисть правой руки.

— Иначе ушел бы, товарищ майор, — немного виноватым тоном сказал Ковалев.

— Правильно сделали, сержант. Выньте индивидуальный пакет, перевяжите ему рану.

Я разглядывал задержанного. Это был мужчина чуть выше среднего роста, с маленькими, глубоко сидящими глазами. Одутловатое, нездорового цвета лицо давно не брито. Нет, это был совсем не тот человек, которого мне довелось мельком увидеть на склоне горы при первом посещении Грюнберга.

Подойдя к нему, я поднял с земли пистолет. Это был самый обычный «вальтер».

Ковалев вынул из сумки бинт.

— Давай руку. Я продырявил — мне и лечить. А убегал ты напрасно. Все-таки, как-никак, первое место в районе на средние дистанции.

Задержанный не ответил. Закусив губу, он смотрел, как сержант быстрыми движениями бинтовал его кисть.

— Что вы делали в доте? — обратился к задержанному Воронцов.

Тот поморщился, придерживая раненую руку.

— Прятался от вас, — голос у него был глухой и хриплый.

— Зачем? Кто вы такой?

— Рядовой 143-го горнострелкового полка… Курт Бергман. Хотел уйти за Эльбу, в Баварию. Чтоб не попасться вам в руки, переоделся в штатское.

— И по этой же причине стреляли в нас?

Бергман опустил голову.

— Вы так неожиданно появились в проходе… Я испугался и действовал из страха, просто из страха, не отдавая себе отчета в том, что делаю.

— И в сержанта стреляли, тоже не отдавая отчета? Вот что, Бергман, разговор мы продолжим немного позже. Сейчас вас поведут через лес к шоссе. Один намек на попытку к бегству — и ваши предыдущие страхи окажутся для вас последними. Но прежде один вопрос: вы нашли, что искали?

Бергман вздрогнул и пристально посмотрел на майора.

— Нашел, — вдруг резко сказал он. — Нашел, и будь я сто тысяч раз проклят, если бы взялся за это дело, зная, чем оно кончится! Не впутался бы в эту историю, был бы уже за Эльбой, может быть, дома. Всю жизнь мне приходилось таскать каштаны из огня для других вот этими руками, — он посмотрел на раненую руку и усмехнулся: — Дотаскался… Вы можете получить целый ящик картин. Каких — разберетесь сами. А моя песенка спета. Ведь вы же не будете утверждать обратное?

— Рад, что вы оказались таким разговорчивым, Бергман. Нам еще предстоит поговорить с вами о многих вещах. Но это потом. А сейчас, сержант, доставьте арестованного к машине.

Мы немного изменили свой план. Бергмана сопровождали к шоссе я и Ковалев, так как мне нужно было еще попасть в Грюнберг, захватить свою машину и заглянуть по дороге в Мариендорф.

В имении, как всегда, было пусто. Шмидт, по своему обыкновению, возился в саду. Фрау Шмидт находилась, наверное, в флигельке, так как легкий дымок вился все так же мирно и спокойно над его крышей. А Герхардта я не нашел ни в его комнате, ни наверху. Селин сообщил мне, что был все время во дворе, но его не видел. Неужели утром я ошибся?

У меня не было времени искать Герхардта, так как я должен был присутствовать на допросе Бергмана. Завершив все дела, мы с Селиным подъехали к комендатуре уже после полудня. Взбежав по лестнице на второй этаж, я наткнулся на майора и сразу заметил происшедшую в нем перемену. От его прошлой сосредоточенности как будто не осталось и следа.

— Быстро управились, — в голосе его прозвучали веселые нотки. — Пойдемте направо, в ваш кабинет. Простите, что распорядился без вас, но, по-моему, это самое удобное место.

Дверь моей комнаты находилась по коридору за углом, и я, подойдя к ней, к своему удивлению, увидел у дверей часового. Мы с майором вошли в комнату, и первое, что мне бросилось в глаза, был узкий ящик метра полтора высотой, сбитый из легких сосновых досок.

— Здесь нет ничего интересного, но посмотрите сюда, — майор подошел к креслу и снял наброшенный на него кусок полотна. Моему взору открылась небольшая картина, заключенная в деревянную раму.

— Смотрите внимательно, — майор стал так, чтобы закрыть лучи солнца, падающие на кресло из окна. — Не думаю, чтобы картина эта не была вам знакома.

— Подождите, — я подошел ближе, — да ведь это известная картина Альбрехта Дюрера! Я много раз видел ее на репродукциях. «Портрет молодого человека», не так ли?

— Правильно, а остальные, найденные вместе с ней, по-моему, не так уж много стоят. Два часа назад я сообщил в штаб о нашей находке. Думаю, что скоро все станет ясным. Пройдемте ко мне и допросим Бергмана.

Только мы успели войти в кабинет майора, как ввели Бергмана.

— Садитесь, Бергман, — сказал майор, указывая на кресло, — и давайте не будем терять времени. Надеюсь, вы не будете повторять версию о том, что просто играли с нами в прятки. Расскажите, что вы знаете о Ранке и откуда узнали о спрятанных им картинах.

Пока майор произносил эти слова, Бергман переводил взгляд своих колючих, глубоко сидящих глаз с майора на меня и обратно. Я был уверен, что он пытается угадать, насколько далеко простирается наша осведомленность. Вероятно, выражение наших лиц обмануло его, и он решил, что вполне можно держаться с известной долей развязности.

— Ну что же, если это вас интересует, я, пожалуй, расскажу. Расскажу, потому что мне терять нечего. Людей, которые стреляют в вас, вы не можете прощать. Но я хочу, чтобы вы поверили, что я стрелял под влиянием страха, без умысла. Вас интересует, откуда я знаю Ранка? — Бергман дернул плечами. — Но ведь мы с ним служили в одной части. Только он был старший офицер, а я — рядовой. После различных трепок наша дивизия попала на Атлантический вал, оттуда — на Рейн, потом снова на Восток и, наконец, перестала существовать совсем. Одним словом, получилось так, что я за несколько дней до всеобщего конца сидел в полном одиночестве на втором этаже полуразрушенного дома километрах в двадцати отсюда, по дороге на Дрезден, и размышлял о том, как спасти свою шкуру. Я решил ночью пробираться в горы. Около полуночи, когда я уже собирался привести в исполнение свой план и спустился вниз, на дороге вдруг послышался шум машины. К моему удивлению, она остановилась как раз около дома. Это мне очень не понравилось, и я забрался снова наверх.